Интервью с дураками
Шрифт:
И я заплакал.
– Никто не бессмертен, мой мальчик, – пробормотал он и крепко прижал меня к себе. – Никто…
Мы оба пребывали в уверенности, что я останусь жить с Леонардо, и часто впоследствии я думал об этой несостоявшейся жизни вместе.
Из Берна через посольство меня затребовала сестра моей матери, тетя Ада, которую я видел три раза в жизни и почти не помнил, и через полгода административных проволочек я улетел в Швейцарию.
Последнюю неделю перед отъездом я плохо спал. Просыпаясь среди ночи, я слышал, что Леонардо тоже не спит, бродит по дому, стучит клавишами старой пишущей машинки в гостиной, заваривает на
Утро моего отлета выдалось солнечное. Стоял конец января, и накануне выпал снег. Я глядел на белый пустырь за окном и молчал, потому что в горле застрял огромный, мешающий дышать комок.
– Не вешай носа, – подбодрил меня Леонардо. – Ты приедешь сюда на каникулы, я уже договорился с Адой. И я знаю, какой подарок приготовить к твоему приезду, – лукаво добавил он и выжидающе замолчал.
– Какой? – спросил я, стараясь звучать заинтересованно.
– Ты часто рассказывал мне про лунный закат – ты ведь хотел бы увидеть его?
Я кивнул.
– Ну вот, решено! – улыбнулся Леонардо. – Я подарю тебе лунный закат, мой мальчик. А пока что – это тебе на дорогу. – Он встал и достал с полки фанерный ящичек и большой рыжий конверт. Я заметил, что руки его немного дрожали.
– Что это? – спросил я.
– Это, Алекс, – и лицо его снова расцвело своей загадочной и высокомерной улыбкой, – моя новая история. И ею я обязан… гмм… новым очкам. Нет, не открывай, – быстро добавил он, видя, что я потянулся к ящичку, – уже нет времени. Посмотришь потом, не торопясь.
В самолете, глядя на плотные, ослепительно-белые облака, я долго размышлял о природе грусти. Я не верил, чтобы старому Леонардо могло быть весело, но ничего не имел против того, чтобы его новая история оказалась грустной. Наверное, та грусть, которая мешала ему придумывать раньше, была какой-то другой грустью. И я достал из конверта отпечатанные на старой машинке листки.
На утреннем небе еще не погасли звезды. С трудом отыскав у самого горизонта полустертые очертания созвездия Крия и в них бледную звезду Кебрен, послушник Нарасан простился с ней и, обратив лицо к востоку, приготовился ждать рассвета. Начинался день Дин, любимый день послушника.
6
Дастур – в зороастризме жрец, духовный наставник.
– Во имя Дадара Ормузда! – произнес он привычную формулу начала и глубоко вздохнул, пытаясь унять поселившуюся в душе тревогу. Источник тревоги не являлся для Нарасана загадкой. Перед отходом ко сну – по традиции Избравших путь Добра – учитель всегда прощался с ним Радостной вестью. Радостная весть могла отражать любое, даже самое незначительное светлое впечатление прошедшего дня. Но с самого начала месяца, девять ночей подряд, учитель повторял одно и то же:
– Радуйся, возлюбленный ученик Нарасан! Ибо ночь не стала яркой, и не покинула своего места звезда Хапторинг из созвездия Медведицы.
Нарасан знал о грозном времени Аушедара, и все приметы конца царств и суда над живущими были ему известны. Учитель призывал его радоваться отсутствию этих примет!
Вздохнув еще раз, Нарасан нараспев начал читать молитву:
– Я для добрых дел. Я не для злых дел. Я для добрых слов. Я не для злых слов. Я для добрых мыслей…
Он было замолчал, задумавшись над тем, можно ли назвать тревожные мысли добрыми, как вдруг странное, запоздалое эхо подхватило его слова:
– Я для добрых мыслей. –
Нарасан изумленно обернулся и различил в тени южной колонны в нескольких шагах от себя темный силуэт говорящего.
– Кто ты? – удивился он. – Давно ли ты здесь?
– Мое имя Бахман, – ответил незнакомец. – С наступления темноты я ждал, пока откроются двери храма. Прости, что помешал твоей молитве, но нетерпение гложет меня.
Пришедший говорил отрывисто и дышал тяжело. Чувствовалось, что усталость и волнение владеют им.
– Скажи мне, – продолжал он, – не здесь ли живет Благодетельный Бессмертный Армаити, хранящий пепел Великих книг [7] ?
7
По преданию книги Заратустры были сожжены в Персеполисе Александром Македонским.
– Бессмертные не живут в нашем изменчивом мире, как не живут в нем мертвые; и те и другие неизменны, – улыбнулся ученик Нарасан наивному вопросу пришельца.
Тяжкий вздох услышал он в ответ, и тело пришельца медленно опустилось к подножию колонны. Шагнув ближе, Нарасан склонился над распростертой на каменных плитах фигурой. То был юноша, изможденный, оборванный и прекрасный, как лик самого Армаити. Жалостью наполнилось сердце послушника. Он оглянулся на наливающийся золотом клочок неба и мысленно попросил прощения у невзошедшего Светила. Затем поднял юношу и шагнул с ним под сумеречные своды храма.
Живительный сок граната и недолгий отдых вернули румянец щекам пришельца.
– Утешит ли тебя, Бахман, – участливо спросил послушник, – известие о том, что пепел Великих книг действительно хранится здесь? Но хранитель его не Армаити, а смертный слепой Дастур по имени Асван.
– Слепой… – разочарованно повторил юноша.
– Зохак имел шесть глаз и всё же был злым демоном, – сухо заметил Нарасан. – Это правда, что учитель слеп. Но именно потому, что он с давних пор не уповал на зрение, он и помнит все слова Великих книг и является единственным, кто может прочесть их пепел. Знай, что Ангел Ешаджа посетил учителя, как когда-то посещал царя Фарудуна, и посвятил его в тайны астрологии, в секреты настоящего, будущего и прошлого царств. Но людям, – печально покачал головой ученик Дастура, – нет больше дела ни до тайн мироздания, ни до книг Заратустры, ни до прошлого и будущего, ни даже до настоящего. Ты первый за долгие годы путник, поднявшийся сюда. Что привело тебя к нам, Бахман?
Внимательно, с разгоревшимся взглядом слушал своего собеседника юноша.
– Семь лет назад, – ответил он, – вышел я из отцовского дома, но до сих пор не нашел того, в поисках чего вышел. Согласится ли помочь мне твой Дастур, хранитель пепла Великих книг?
На низкой деревянной скамье у восточных дверей храма сидел старый Дастур Асван, опустив руки в огромную каменную чашу с пеплом Великих книг [8] . Незрячие глаза его были широко открыты и неподвижны. Казалось, глубоко задумавшись, не слышал он ни гулких шагов вошедших, ни слов Нарасана, просившего принять и выслушать пришельца. Но вот он чуть склонил голову.
8
Согласно арабскому историку Табари, книги Заратустры, содержавшие два миллиона стихов, были записаны благочестивыми каллиграфами на двенадцати тысячах воловьих шкур.