Иные миры: Королева безумия
Шрифт:
К пятнадцати годам и этого ему стало мало. Набрав толпу сверстников, Иоанн мчался по стогнам города и при своей неистовой скачке душил проходящих. С ужасом и трепетом открещивались спасшиеся от этого вихря прохожие; пострадавшие же изувеченные старухи и младенцы изгибались в страданиях и муках. А царь радовался и с наслаждением смотрел на страдания людей по его соизволению».
Современник Иоанна князь Курбский с горечью замечает о «шалостях» резвящегося царя:
«Воистину дела разбойнические творяше, и иные злые исполняше, их же не токмо глаголати из-лишно, но и срамно...»
Всю жизнь
«Натура Иоанна влекла его от образа к образу, от картины к картине, — и эти картины любил он осуществлять себе в жизни. То представлялась ему площадь, полная присланных от всей земли представителей, — и царь, сидящий торжественно под осенением крестов, на лобном месте и говорящий народу речь. То представлялось ему торжественное собрание духовенства, и опять царь посредине, предлагающий вопросы.
То являлась ему площадь, установленная орудиями пытки, страшное проявление царского гнева, гром, губящий народы... и вот ужасы казней Московских, ужасы Новгорода... То являлся перед ним монастырь, чёрные одежды, посты, покаяния, труды и земные поклоны, картина царского смирения, — увлеченный ею, он обращал и себя и опричников в отшельников, а дворец свой в обитель...»
Апогеем безумия стало убийство царем в 1581 году своего сына Ивана, наследника престола. По одной версии, царевич стал говорить ему об обязанности выручить Псков от Батория. По другой, отец с сыном повздорили из-за снохи: войдя в её комнату и застав невестку «просто одетой», царь разгневался и «прибил» её. Царевич, также отличавшийся необузданным характером, вступился за жену. Возникла ссора. В порыве безумия Грозный нанёс сыну удар в висок тяжёлым, окованным железом посохом. После смерти сына царь впал в прострацию, ему всюду мерещились казненные им люди, требовавшие отмщения. Вот свидетельство историка:
«Отчаявшись в помощи медицины, волнуемый душою, он влачил положительно жалкую жизнь. В течение многих дней и не говорил ни с кем, ни пищи не принимал, ни даже звука не издавал, так что казалось, будто он онемел. А затем, по истечении многих дней, когда боль открыла ему уста, он только звал своего сына Ивана. Ему мерещилось, что он видит Ивана, что он слышит Ивана, что тот с ним говорит, что он перед ним стоит, а иногда жалобно призывал его к себе, как бы живого...»
«Перед смертью Грозному снова мерещился убитый сын, он разговаривал с ним и громко звал его...»
И. К. Репин. Иван Грозный убивает своего сына. 1885 г.
Другой царственный безумец, император Павел I «был хил телом и слаб духом, представляя значительную душевную неуравновешенность, неустойчивость и явления эмоций низшего порядка». Историк пишет:
«Младенческие годы его в изобилии преисполнены были болезненными припадками, которые настоятельно требовали разумного и просвещённого ухода, а таковой именно блистал своим отсутствием. Вследствие этого нервы мальчика расстроились до того, что он прятался от страха под стол, когда сильно прихлопнут дверьми».
Воспитатель Павла Эпинус дал своему воспитаннику
«Голова у него умная, но в ней есть какая-то машинка, которая держится на ниточке, — порвётся эта ниточка, машинка завернется и тут конец уму и рассудку».
С каждым годом «ниточка» рвалась всё чаще, а проявления расстроенной психики становились всё заметнее. Болезненно подозрительный, мнительный, погружённый в мир фантазий, Павел был настоящим пугалом для окружавших его людей:
«Сумрачный цесаревич даже в среде семьи сделался суров и подозрителен до такой степени, что никто не мог поручиться за себя даже за завтрашний день: запальчивость и резкость Павла не знала пределов, когда ему казалось, что ему не повинуются или осуждают его действия... Он был подозрителен, резок и странен до чудачества. Несомненно, его странности, страстные, а подчас жестокие порывы намекали на ограничение и недостаточность ума и сердца».
После восшествия на престол признаки душевного расстройства ещё более усилились. Биограф императора свидетельствует:
«Кипучая работа императора коснулась всего. Прежде всего было объявлено гонение на круглые шляпы, отложные воротники, фраки, жилеты, сапоги с отворотами и панталоны. Особенное гонение было воздвигнуто на жилет. Император утверждал, что жилеты вызвали французскую революцию. В крепость попадали и за слишком длинные волосы, и за слишком длинный кафтан и проч. Все должны были носить башмаки, косички и употреблять пудренье волос. При встрече с императорской фамилией все должны были останавливаться и выходить из экипажа на поклон. Можно себе представить, сколько было дела у полиции...»
Многие историки отмечают, что у Павла часто наблюдались расстройства сна, кошмары, а также расстройства восприятия, которые приближённые императора осторожно называли иллюзиями. Вполне возможно, что речь на самом деле идет не об иллюзиях, а о галлюцинациях. Один из эпизодов острого галлюциноза не вызывает сомнений, поскольку документально изложен самим императором. Вот как выглядела эта сцена в описании самого Павла:
«Однажды вечером или, вернее, ночью я в сопровождении Куракина и двух слуг шёл по улицам Петербурга. Мы провели вечер у меня, разговаривали и курили, и нам пришла мысль выйти из дворца инкогнито, чтобы прогуляться по городу при лунном свете.
Я шёл впереди, предшествуемый, однако, слугою; за мною, в нескольких шагах, следовал Куракин, а сзади, в некотором расстоянии, шёл другой слуга. Луна светила так ярко, что было бы возможно читать; тени ложились длинные и густые. При повороте в одну из улиц я заметил в углублении одних дверей высокого и худощавого человека, завернутого в плащ, вроде испанского, и в военной, надвинутой на глаза шляпе. Он, казалось, поджидал кого-то, и, как только мы миновали его, он вышел из своего убежища и подошёл ко мне с левой стороны, не говоря ни слова. Невозможно было разглядеть черты его лица, только шаги его по тротуару издавали странный звук, как будто камень ударялся о камень. Я был сначала изумлен этой встречей; затем мне показалось, что я ощущаю охлаждение в левом боку, к которому прикасался незнакомец. Я почувствовал охватившую меня дрожь и, обернувшись к Куракину, сказал: