Иные
Шрифт:
— Ты пойми… — Лихолетов перехватил ее пальцы, прохладные и липкие от сока, погладил, вращая кольцо. — Только я видел, на что он способен. Только я могу его остановить. Иначе будут гибнуть люди.
Он говорил и сам себе не верил. Он еще не придумал, что именно станет делать, когда доберется до Нойманна. Но составить план еще успеет — сейчас главное достучаться до Веры.
— Что ты от меня хочешь, Вань? — спросила она устало и горько. — Ты бы слышал себя — снова говоришь как одержимый. Мы с папой столько сил потратили, чтобы ты пришел в себя после Мадрида, а теперь
— Хочу закончить. — Она попыталась отстраниться, но Лихолетов не пустил. — Я тебя очень прошу, Вера. Поговори с отцом. Пусть возьмет меня в отряд. Тебя он послушает.
Она все-таки выдернула руку и уставилась на Лихолетова воспаленными, отчаянными глазами.
— Отец-то послушает. А вот ты не слушаешь никого — ни его, ни меня. Где ты пропадаешь, Вань? Я почти не вижу тебя дома, я совсем одна в четырех стенах! Мы хотели ребенка — но тебе важнее гоняться за своими фантазиями, чем думать о нашей семье. Тебе вообще нужна семья, Вань?
Лихолетов молча уставился во двор. В окнах напротив апельсиновый свет протапливал белый тюль, и видно было, как кто-то стоит обнявшись.
— А я?.. Я тебе нужна?
Голос Веры стих до хриплого шепота. И тогда в кухне повисла тишина, такая тяжелая и непробиваемая, что захотелось кричать — громко, яростно, лишь бы она лопнула. Но Лихолетов, как заколдованный, не мог выдавить из себя ни звука. Казалось, если он скажет «да, нужна», это прозвучит как жалкий обман, не более.
Вера вздохнула и, чуть помедлив, встала из-за стола.
— Я позвоню ему, — сказала она. — Но знай, что я против. Если поедешь — ты потеряешь меня. Ты останешься совсем один.
Коротко всхлипнув, Вера вышла в коридор. Зачирикал телефонный диск, потом послышался ее придушенный слезами голос. Откинувшись на стуле, Лихолетов накрыл ладонью лицо и так сидел, слушая, как Вера врет отцу, что плачет из-за лука. От его пальцев теперь тоже пахло арбузом и немного — табаком. Лихолетов втянул этот запах, запоминая. «Может быть, все не так плохо, — думал он. — Я вернусь, Вера обязательно меня простит. Я разделаюсь с этим чудовищем в маске, и Мадрид наконец-то забудется. Все станет как прежде, и я снова смогу ее любить».
Аня
Она проснулась от яркого света и не сразу поняла, где находится. Спина утопала в мягкой перине, тяжелое пуховое одеяло придавливало сверху, а над головой раскинулся уютный полог. Она чувствовала себя внутри кокона, в который хотелось завернуться поплотнее и так провести остаток жизни. Но солнце, пробившись сквозь тучи, залило комнату светом и, вызолотив ткань полога, разбудило ее.
Аня выбралась из постели. Воздух холодил кожу. Завернувшись в одеяло, она прошла босиком по студеному полу к камину. Поленница оказалась пуста, внутри камина — лишь горстка золы да прогоревшее дерево. Она не помнила, чтобы разжигала огонь перед сном. Возможно, кто-то делал это ночью. От мыслей, что сюда входили, пока она спала, стало неуютно.
Из гудящего крана в ванной шла только холодная вода. Аня набрала несколько пригоршней и напилась, потом умылась. Это ее взбодрило. Вернувшись
Аня подошла к машинке осторожно, как к дикому животному. Осмотрела со всех сторон. Машинка выглядела вполне рабочей — хоть сейчас заправляй нитку и строчи. Аня погладила ее по изгибу черной лаковой спины. Крутанула колесо — вхолостую опустилась и снова поднялась игла.
Откуда она здесь? Ответ напрашивался сам собой, но рядом с машинкой Аня не увидела ни записки, ни каких-то других признаков того, что это подарок хозяина замка. Даже в швейном наборе, что стоял тут же, на подоконнике. Она перерыла его весь.
В дверь тихо постучали и вошли, не дожидаясь ответа. Аня обернулась: на пороге застыла девушка примерно ее лет с охапкой одежды в руках. На ней была форма местной прислуги.
— Guten Morgen, — сказала девушка. — Wie haben Sie geschlafen? [1]
Аня покачала головой.
— Не понимаю вас, простите. — Она изобразила, как ей холодно, а потом изобразила, будто мылит голову, и указала на ванную. — Я замерзла и хочу вымыться. Как включить горячую воду?
Девушка похлопала глазами.
— Warten, Fraulein [2], — сказала она, оставила вещи на тумбочке у двери и вышла.
Аня застыла в недоумении. Потом, волоча за собой одеяло, добралась до тумбочки. Оказывается, служанка принесла ей чистую одежду: тонкое белье, шелковую кружевную комбинацию, чулки, платье с поясом, теплую накидку из шерсти… Все это выглядело очень дорого. Под одеждой нашлись и туфли на пробковой подошве, но из настоящей кожи.
Вскоре служанка вернулась. Она уверенно прошла в ванную, поманила Аню за собой. Раскрутив массивный цветок вентиля, подставила ладонь под струю воды, жестом предложила Ане попробовать. Аня поднесла руку: прохладная вода постепенно теплела и, наконец, стала приятно согревающей.
— Das ist gut? — спросила служанка и сама потрогала воду. — Ja, gut [3].
— Гут, — повторила за ней Аня. Кое-что она уже схватывала.
Служанка улыбнулась ей и щедро развинтила кран, вода хлынула шумным потоком, бурля и закручиваясь. Служанка сняла с полочек несколько банок и флаконов, расставила по краю ванны. Она жестами показала, что это все добавки для купания и, присев в подобии книксена, вышла.
Когда ванна с высокими бортами наполнилась, Аня с наслаждением скинула с себя несвежую больничную одежду и забралась в воду. От ванны поднимался пар. Почти прозрачное Анино тело, истерзанное ремнями и капельницами, скрылось в молочно-голубой пенной воде. Можно было представить, будто его совсем нет.
Короткие волосы на ощупь были как ворс обувной щетки. Аня взяла с полочки брусок, похожий на мыло, с ароматом лаванды и настоящими цветками внутри, и уже хотела натереть им голову, как вдруг услышала скрип петель. Затем — шаги в спальне. Аня сползла глубже в воду и подтянула ноги к груди так, что на поверхности остались только голова и белая кожа коленей.