Иные
Шрифт:
Из полумрака прихожей, виновато улыбаясь и оглядываясь вслед Синицыну, выступил Ваня Лихолетов.
— Ванюша, дорогой! — Любовь Владимировна протянула к нему руки, чтобы поскорее обнять. — Давненько не виделись.
Ваня подошел к ее коляске, наклонился, и она заключила его в объятья.
— Ну, как вы, Любовь Владимировна?
— Да как видишь! Ни сна, ни отдыха измученной душе. — Она взмахнула рукой, имея в виду сразу все: и работу, и быт, и товарищей в черной машине под окнами, которые караулили ее, как церберы. — Пойдем-ка лучше на кухню.
Радио на кухонном столе тихонько шуршало голосами дикторов. Где-то за стенкой, у соседей, гремело и шкворчало, по вентиляции тянулся запах жареных грибов. Ваня зажег примус, но больше Любовь Владимировна ничего ему не доверила. Она сама всыпала в джезву молотый кофе и специи, залила водой, поставила на синий огонек. Ваня выглянул в окно, задернул штору.
— Простите, я, наверное, не вовремя, — сказал он. — Знаю, у вас пациенты, и не хотел бы мешать…
Любовь Владимировна махнула рукой.
— Не бери в голову. Сами стыдятся, что ходят ко мне, — сказала, поглядывая за коричневой пенкой. — Лучше бы чего другого стыдились…
— Жалко, что стыдятся! А то можно было бы вывеску на дом повесить, — рассмеялся Ваня и проскандировал: — Профессор Любовь: избавит вас от мигреней, бессонницы и скуки!
Любовь Владимировна улыбнулась. Ваня утешал одним своим видом и на редкость жизнелюбивым нравом. Профессор Любовь — как назвал четыре года назад, от волнения потеряв по дороге отчество, так оно и повелось.
Тогда произошло сразу много всего. Их с Сашей Ильинским революционное открытие в области стимуляции мозга заинтересовало НКВД, и к Любови Владимировне пришел Петров — вроде как привел на лечение Ваню, а сам завел разговор об опытах на людях. Она ответила ему то, что должна была ответить по совести. Потом — авария, долгая реабилитация, и теперь только работа с пациентами на дому. А проект Петрова все равно расцвел благодаря более сговорчивому Саше, так что ни к чему, кроме бед, ее принципы как будто не привели. Но Любовь Владимировна не жалела. Кое-что важное она все-таки сохранила: самоуважение и человеческое достоинство. Впрочем, лишь до тех пор, пока Ильинский не умер и Петров не начал угрожать ее родным.
Ваня присел на подоконник, как бы невзначай заслонив спиной всю кухню от наблюдателей в машине, и Любовь Владимировна была ему благодарна. Конечно, она ни в чем его не винила. Работа с Ваней помогла выкарабкаться после аварии — интересный случай, славный человек. Может быть, он помог ей даже больше, чем она ему.
— Хорошо, что ты заглянул, — сказала Любовь Владимировна, изучая его лицо. Кажется, снова плохо спит: мешки, как у старика, глаза покрасневшие, и весь он какой-то взбудораженный. Под сердцем заныло тоскливое предчувствие, но она не подала виду.
На сильном огне вода нагревалась быстро, и вскоре по поверхности заплясали первые пузырьки.
— Тяжело им, наверное? — спросил он, кивнув на окно.
— Кому?
— Да пациентам вашим.
Любовь Владимировна коротко хохотнула и подняла джезву, чтобы вскипающий
— Тяжело показаться слабыми разве что. — Она подмигнула Ване, снова опустила кофе на огонь. — И потерять контро-о-оль.
Открыв нижний ящик, она выставила две чистые чашки, белые, с золотым узором. Ваня сам разлил по ним кофе тонкой струйкой. Ароматный пар поднялся к потолку и наконец-то перебил запах соседских грибов.
— Не уверена, что тебе можно крепкий, — сказала Любовь Владимировна, критически оглядев его. — Ты вообще нормально спишь?
Ваня кивнул и опрокинул в себя сразу половину порции. Любовь Владимировна покачала головой.
— Ну-ну, оно и видно, — подпустила она шпильку. — Тогда что? Снова мигрени?
Его взгляд забегал по сторонам, чашка в руках завертелась. Ваня всегда так делал, когда готовился сказать что-то важное. Любовь Владимировна даже подумала: надо бы записать в журнал пациента. Но у них с Ваней просто дружеские кухонные посиделки. Вместо несуществующего журнала она взялась за тонкую ручку чашки.
— Если человек заставляет другого делать то, что он хочет… — наконец произнес Ваня, тщательно выбирая слова. — Это же можно назвать гипнозом?
От неожиданности Любовь Владимировна едва не пронесла кофе мимо рта. Но у Вани был такой потерянный и одновременно жадный до знаний вид, что даже неловко было шутить над его невежеством.
— Заставить можно и без гипноза, — мягко сказала она. — С помощью манипуляций, убеждения, запугивания. Можно поставить человека в зависимое положение. В конце концов, принудить физически. Так делают многие жестокие люди, часто внутри семей, иногда на службе… — Она помолчала, глядя на свои безжизненные высушенные колени. — Но, полагаю, в каком-то общем виде — да, это можно назвать гипнозом. Обычно жертвы так себя и чувствуют: будто их заколдовали. Но почему ты об этом спрашиваешь?
Ваня нахмурился, обдумывая ее ответ.
— Я говорю о необычном убеждении. Без долгой головомойки, а просто как по щелчку. Может такое быть гипнозом? Если речь идет о прямых приказах… Мне нужно понять, как сопротивляться. Это вообще возможно?
— Теоретически — да, возможно. — Любовь Владимировна дернула плечами. — Например, сосредоточиться на чем-то важном. Но нужно тренироваться годами, а против хорошего гипнолога…
Ваня цыкнул досадливо. Сказал:
— Столько времени у меня нет.
И Любовь Владимировна наконец-то поняла, к чему он клонит. Предчувствие ее и впрямь не обмануло.
— Так, подожди. — Она отставила в сторону чашку и придвинулась. — Мне кажется, у нас уже был такой разговор, Вань. Скажи мне, только честно, тебе снова хуже? Может быть, возобновим встречи?
— Я в порядке, Любовь Владимировна. И всегда был в порядке. — Ваня говорил очень серьезно, от его веселого настроя не осталось и следа. — Тот человек в маске — настоящий. Я снова видел его… Только не смотрите на меня так, я не сошел с ума. Это он был в Институте, когда здание рухнуло.