Инжектором втиснутые сны
Шрифт:
— Черил, мы не можем сейчас пожениться.
— А почему нет? Будет не так уж плохо. Мы можем поселиться в Миралесте-Хейтс… — Ф-фу-у! Точно такой же «жилой объект»! — В таких местах все недорого.
— Да не могу я, — стою я на своем, с ненавистью к себе понимая, что рассуждаю как эгоист, но у меня совсем сорвало крышу. — Я ведь еще даже не знаю, чем хочу в жизни заняться. Я вообще не понимаю, как содержать семью. Черт, да мне ведь всего шестнадцать, блин! Я в жизни еще ни одного хренова чека не выписал!
Она отодвигается, сверлит меня враждебным, злым взглядом, но это выглядит как пародия на настоящую злобу, и я едва не начинаю смеяться, но тут она нажимает на меня:
— Слушай, ты, знаешь, что я тебе скажу? Лучше начинай учиться всему этому.
Я смеюсь, надеясь этим рассеять
— Если ты думаешь, что сумеешь выкрутиться из этого, подожди, пока тебе другая мысль не придет.
Меня начинает подташнивать, дыхание перехватывает:
— Черил, ну успокойся же…
Но она уже сорвалась с цепи:
— Нет уж, слушай меня, мистер поганый республиканский ПВ-блондинчик, ишь, пляжный мальчик! [194] Если ты считаешь, что можешь словить весь кайф, и тебе за это ничего не будет, так тебя ждет очень большой сюрприз!
— Что ты хочешь этим сказать?
Она смотрит на себя в зеркало, взбивает свою гриву. У меня мелькает мысль — а не тянется ли она к припрятанной опасной бритве?
— Что ты меня больше не трахаешь.
Вот теперь и я сатанею:
194
Намек на группу «Beach Boys».
— Ну да, ага, и если так, то я буду такой один-единственный.
Она затягивает белый пластиковый ремешок с такой силой, будто не прочь была бы удавить меня им. Полное ненависти молчание; она хватает сумочку, из нее все сыплется, она сгребает свое барахло.
Я смотрю на все это, сидя на кровати, мне на язык просятся разные реплики, гнусные и одновременно примирительные, но я молчу. Воздух словно наэлектризован. Открой я рот — и она взорвется.
Наконец, запихав все в сумочку, она направляется на выход, но у самой двери делает драматический разворот в духе Ланы Тернер [195] и стреляет в упор:
195
Lana Turner (Julia Gina Mildred Francis) — популярная мелодраматическая актриса.
— Попомни мои слова. Ты будешь жалеть об этом дне всю оставшуюся жизнь, — ледяной тон, дрожащий голос, и она гордо покидает комнату.
Я слышу, как хлопает входная дверь. Бегу в гостиную и сквозь жалюзи смотрю, как она, разозленная, идет по проезду к улице. Блин, как она собирается добираться домой? Здесь автобусы не ходят. Я бегу к себе, напяливаю «левисы» и сандалии «хуарачи». [196]
Минут пять занимает поиск ключей от машины, затем я бросаюсь к «шевроле»; визжа шинами, вылетаю на дорогу и мчусь вниз по Конкерор-драйв. Пешком она не могла уйти далеко, даже дойти до южных кварталов Палос-Вердеса. Но ее не видно. Доезжаю до южной окраины ПВ — и там ее нет. А она могла так быстро поймать тачку? Очевидно, да. Я поворачиваю на север, еду до Редондо-Бич — ее нет нигде. Наверно, уже гоняет косячок по кругу в компании местной шпаны в кузове какого-нибудь грузовика. «Эй, красотка! Тебе куда ехать?»
196
Huarachi — легкие сандалии, один из элементов имиджа сёрфера, так же как свободные белые джинсы «Levis'» и клетчатые рубашки «Pendleton».
Ну и хрен с ней, говорю я — и все-таки тревожусь за нее.
Еду обратно к дому. Подкатив, вижу перед домом фургон. Вот это новость. Вылезаю из машины, и слышу в доме голоса бойскаутов. Возможно, такое совпадение благословляло меня на притворство. Потом я вспоминаю о доказательствах. Я неспешно захожу в дом, стараясь сдержать дрожь, надеясь увидеть в комнате для отдыха среди бойскаутов отца. Но его там нет. При моем появлении мальчишки смолкают, пялятся на меня, а потом, когда я прохожу в холл, начинают шептаться за моей спиной. Шептаться? С чего бы это? Неужели мой собственный отец выставил
Спальня родителей — нет, он не ищет здесь носовой платок; туалет — нет, он не пускает здесь мастерскую струю на зависть бойскаутам. Я подхожу к двери своей комнаты и столбенею.
Он у моего стола. В нескольких дюймах от его опущенной левой руки — два сверточка из фольги с бензедрином. За пепельницей, которую я сам сделал в средней школе, почти на виду лежат шесть аккуратно скрученных косячков. Но он не смотрит на наркоту, он смотрит на меня, да с таким офигевшим, ступорным лицом, будто только что получил подтверждение того, что я пидор и вообще работаю на КГБ. В правой руке он держит игральную карту — и я знаю, откуда он ее вытащил: из моего старого «Руководства для бойскаутов». Еще я знаю, что это бубновый валет, но ошарашен он не этим. Рисунок на ней — скверное, зернистое фото монахини (представьте себе молитву развязной мексиканской поистаскавшейся шлюхи, богохульно облаченной в монашеское одеяние), позади которой примостился ухмыляющийся голый джентльмен. Ее губы сложены, словно она в наслаждении произносит «О!». Его здоровенный хрен засунут ей в задницу.
— Что ты делаешь в моей комнате? — говорю я, подходя к окну и вставая так, чтобы ему пришлось повернуться спиной к колесам и косякам. В окно я вижу Джоя и еще нескольких скаутов, они вышаривают что-то палкой в густом кустарнике.
Его начинает трясти — ну прямо Джим Андерсон, застукавший Бада с поляроидной фоткой промежности Бетти. [197]
— Я искал твое «Руководство для бойскаутов»… и наткнулся вот на эту мерзость.
— Врешь. Ты просто шарил в моих вещах, — и поняв, что же я сказал, я смеюсь. Я никогда не разговаривал с ним так, но здесь и сейчас это не имеет значения. Вся эта сцена — фигня, ерунда. Я тревожусь о Черил.
197
Jim Anderson — главный герой популярнейшего радио-, а затем телесериала о жизни идеальной семьи «Папе лучше знать» («Father Knows Best»); Бад и Бетти (Bud and Betty) — сын и дочь Джима.
— Не смей так со мной говорить, молодой человек. Никогда не смей.
— Отдай, — я указываю на карту. — Мне неизвестно чего стоило ее раздобыть.
Он сует карту в карман зеленой рубашки и смотрит в окно. У Джоя на острый конец палки насажена отчаянно дергающаяся лягушка.
— Мы об этом еще поговорим, — бросает отец и в раздражении проходит мимо меня.
Не-а, ничем не могу помочь. Я сгребаю колеса и травку, рассовываю их по карманам и выскакиваю из дома.
Я еду к Нилу, в разноуровневый дом в испанском стиле с видом на Авалон-Коув. Он подстригает газон, но я толкусь вокруг да около, рассказывая, что у нас с Черил вышел скандал, но не говоря, из-за чего. Он сочувственно выслушивает меня, после чего говорит: «Думаю, это было неизбежно». Конечно, он имел в виду, что это не могло продолжаться долго, слишком уж разными мы были. А я понимаю, что даже Нил считает наши отношения просто сексом.
Около четырех я звоню Черил; на заднем плане играет проигрыватель Ларри, брата-близнеца Нила — Барток, концерт для скрипичного оркестра. Я не собираюсь говорить «Прости, Черил, давай убежим вместе». Но мысль о том, что я теряю ее, невыносима. Трубку берет ее мать, говорит она невнятно. Нет, ее нет дома — отбой.
Вот теперь я встревожен всерьез. Что, если эта шпана изнасилует ее, убьет и сбросит тело со скал? Как я тогда буду чувствовать себя всю оставшуюся жизнь?
У Нила сегодня свидание, ему надо подготовиться, так что часов в шесть я уезжаю. Разумеется, у меня нет никакого желания ехать домой и выслушивать тираду «Папе лучше знать». Я еду вниз, к набережной Редондо-Бич. Она битком набита из-за жары — майки долой, из приемников разносится «She loves you». [198]
198
Знаменитый хит группы «Beatles» (1963).