Инжектором втиснутые сны

Бейкер Джеймс Роберт

Большой Уилли притормозил у нужного поворота. Дерьмо все это было, бред наркомана-импотента о сексуальном отвращении. Я не верил ни единому его слову.

— После этого я проверял, чтобы она была заперта у себя в комнате, каждый раз, когда надо было открыть ворота. Ну и конечно, она отказывалась выходить даже тогда, когда было можно. Совершеннейший абсурд! Нам пришлось относить ей наверх еду. Можно было подумать, что она инвалид. Наконец я отправил ее к психиатру. Поначалу Большому Уилли пришлось возить ее к нему — она бы не села больше за руль. И никогда, ни за что не стояла бы, сильно наклонившись. Однако, похоже, эти визиты все-таки помогают.

Мы выехали из-под эвкалиптов и увидели дом, выглядевший мертвым, заброшенным.

— Довольно скоро она снова начала водить, и, похоже,

возвращалась на прямую узкую дорожку. У меня были огромные надежды на нее, — и тут его голос зазвучал напыщенно и зловеще: — А потом до меня дошло, что там происходит на самом деле. Понимаешь, как-то ночью я решил ее трахнуть, я подумал, может, она уже достаточно оправилась, чтобы я снова мог трахать ее, может, ее дырка снова сжалась после такого долгого безделья. Так вот, я поднялся к ней в комнату, а она сказала — нет, не хочу. Но я учуял запах вареной моркови.

— Вареной моркови? — Это уже попахивало непоследовательностью сумасшедшего.

— На ее коже. Запах вареной моркови. Понимаешь, днем она была у психиатра, и после этого душ не принимала. Она ездила к нему три раза в неделю. Неудивительно, что она начала улыбаться! Я попытался поцеловать ее в шею, но этот запах шел от всего ее тела, меня чуть не стошнило прямо там. Ненавижу запах вареной моркови.

Большой Уилли нажал кнопку дистанционного управления. Ворота, жужжа, раскрылись перед нами.

— Думаешь, у нее был роман с психиатром?

— Я не думаю, я знаю! Это было омерзительно. У нее вообще вкуса нет. Он же всего лишь жирный шестидесятилетний мешок польского говна, из этих северо-Каролинских типов, которые ходят вокруг да около, жируют за счет всех этих гребаных знаменитостей. Может, это у нее образ отца или что-нибудь в этом духе. Но я платил ему по три сотни за заход, так какого ж он совал свой бородавчатый шнобель в манду Шарлен?

Мы проехали к дому.

— В общем, все это вышло наружу. С ней я еще не говорил, нужны доказательства, — он мрачно улыбнулся. — Зато этот польский подонок… с ним я разобрался.

Это, видимо, была шутка, этакая депрессия в духе Ричарда Конте. [207]

— Разобрался? Что ты имеешь в виду?

Машина остановилась. Большой Уилли вылез и открыл дверь Деннису. Тот явно не собирался отвечать мне. Вместо этого он положил руку мне на колено и наклонился поближе, чтобы поделиться чем-то личным перед тем, как мы выйдем из машины.

— А знаешь что, Скотт? Несмотря на все, что мне пришлось из-за нее пережить, я и сейчас люблю ее. Нет, «люблю» — это слово слабовато. Я боготворю эту женщину, я обожаю ее, я не могу представить себе жизни без нее. Я думаю, у каждого в жизни есть только одна великая любовь, так что я должен считать себя счастливчиком, что мне удается удержать единственную женщину, которую я люблю, рядом с собой, — он улыбнулся улыбкой Роберта де Ниро. — А это не всегда было легко. И совсем не так, как в романах. И цена в некоторых отношениях бывала очень высокой. Послушай моего совета, Скотт — если ты когда-нибудь встретишь женщину, которую полюбишь по-настоящему, ни за что не давай ей уйти, что бы ни случилось.

207

Richard Conte (Nickolas Peter Conte) — известный американский актер и режиссер.

Он сжал мое колено, грубовато, по-приятельски шлепнул по нему и слегка рассмеялся, словно стараясь рассеять серьезный настрой:

— Пошли.

Мы устроились в музыкальной комнате и продолжили разговор. Большой Уилли принес виски «Джек Дэниэлс» для меня и кока-колу в банках для Денниса.

Хотя из-за кондиционера в комнате было холодновато, я начал покрываться потом. Сперва решил, что это просто от усталости или от того, что сдерживаемый гнев начал выходить через поры. Но время шло, и меня стало лихорадить. Я уже был в подпитии, так что не обращал внимания, просто двигал и двигал разговор, желая побыстрее закончить интервью.

— А что ты скажешь о влиянии Спектора [208] на твои работы, Деннис?

— Туфта

это все. Об этом уже столько лет треплются. На самом-то деле, все было с точностью до наоборот. Это он сочинял под влиянием моих работ. И Брайан Уилсон [209] тоже. Впрочем, я не завидую ни одному человеку. Они оба гениальны, каждый по-своему. Или были таковыми.

— Что-то ты вдруг стал необычайно великодушен.

— Да просто так и есть. Мы — триада величайшей эры рока. Спектор, Уилсон и я. Разумеется, как я уже сказал, я — вершина этой пирамиды. Когда-нибудь, через тысячу лет, от них останется примечание мелким шрифтом, но я — я буду божеством.

208

Phil Spector — легендарный композитор и продюсер; изобрел прием «стена звука» (wall of sound), дающий возможность значительно расширить тембровый спектр.

209

Brian Wilson — басист, клавишник, вокалист, композитор, аранжировщик и сердце группы The Beach Boys.

Здесь я ждал улыбки. Не дождался.

— Если уж зашел разговор о серф-музыке, может, расскажешь нам, как ты открыл группу «Vectors»?

— Мы вместе учились в средней школе. В Хермозе. Они часто смеялись надо мной в спортзале.

— Смеялись над тобой?

— Ну да. Они считали, что у меня хрен маловат. На самом деле он не такой уж маленький. Он того типа, который сильно увеличивается, когда стоит, понимаешь, о чем я? Но в раздевалке он казался маленьким.

— Понятно, — я подумал, что это надо будет вырезать. Проверил запись, чувствуя, что меня мутит.

— Ну, как бы то ни было, они были здоровенными парнями, крепкими белокурыми серферами, с огромными крепко-белокуро-серферными хренами, и они часто смеялись надо мной. В итоге вышло даже забавно. Потому что это они оказались гомиками, а не я.

— Думаешь, они были гомиками? — механически переспросил я, понимая, что это в интервью не пойдет.

— Я не думаю, я знаю. Они трахали друг друга в жопу каждый раз, как представлялся случай. Я как-то застукал их в номере отеля в Милуоки. «Отлично, ребятки, — сказал я, — вот все и ясно».

— Но они были еще и серферами. В смысле, они действительно занимались серфингом?

— Верно, занимались. Они были гомиками-серфингистами. И не раз выходили из воды, вывесив члены наружу.

Я налил себе еще дозу крепкого.

— Их первый хит, «Идем со мной», был весьма смелой для своего времени песней. В смысле сексуальности.

— Ты это о чем?

— Ну, двойной смысл названия. И такое оргазмическое крещендо…

— Ты что хочешь сказать, какой еще двойной смысл? Нет там никаких двойных смыслов! Я не пишу песни с двойными или тройными смыслами. Я себе давно взял за правило никогда этого не делать. Я пишу песни только с одним смыслом, потому на это и уходит столько времени! — Он вскочил, глотнул кока-колы, смачивая пересохший рот. — Вот это и плохо в современной музыке. Все эти поганые мудаки только и знают, что трясти яйцами перед публикой! Мы живем в среде больной культуры. Мозги у людей давно уже на хрен свернуты порнографическими магазинчиками. И бродят себе вразвалку по автотрассам, как Роданы [210] или Годзиллы, возят свои хрены и манды в огромных тачках. Они больше не знают, что такое любовь! Любовь? Эт че? Все сводится к «Пошли, крошка, перепихнемся!». А нынешняя молодежь — просто членоголовые дебилы со своим хэви-металльным барахлом и MTV. Смотрел когда-нибудь? Мне жалко их, этих сегодняшних молодых — у них нет того, ради чего стоит жить. Они давно уже не люди, они роботы с дырками для траханья вместо голов. Нам с тобой повезло, Скотт. Мы выросли в ослепительном сиянии болезненной, острой, безнадежной любви без взаимности — до того, как весь мир навеки обрушился в дерьмо!

210

«Rodan» — фильм о гигантском птеродактиле Родане (Япония, 1956).