Инжектором втиснутые сны
Шрифт:
— Это чье? — улыбнулась Шарлен, указывая на бюстгальтер.
— Думаю, ацтекское. Четырнадцатый век, вот-те- крест.
Шарлен фыркнула:
— По мне, это больше похоже на позднеамериканское. Времен династии республиканцев. До ядерной войны. Вероятно, «Мэйденформ». [275]
Я рассмеялся и шагнул к бару.
— Так ты шутил насчет того, что у тебя мама — коммунистка, да?
— Ага, политикой она совершенно не интересуется. Ей до современности нет никакого дела. Ее волнует только прошлое. Думаю, последний раз, когда она потрудилась
275
«Maidenform» — товарный знак женского нижнего белья и спортивной одежды одноименной компании-производителя.
В баре оказалась только одна бутылка — «Jim Bean» на четверть галлона, в которой виски оставалось где-то на дюйм.
— Хочешь выпить?
Шарлен кивнула:
— Неплохо бы.
В бутылке плавал окурок.
Мы грустно посмеялись, и я отправился в сортир. Когда вернулся, Шарлен не было у бара, где я оставил ее. Сдвижная стеклянная дверь во внутренний дворик была открыта. Я услышал скрип и увидел, что Шарлен сидит на голубых садовых качелях. Они стали скорее серыми, чем голубыми, но все же это были те самые качели, на которых двадцать лет назад мы с Черил занимались любовью. Шарлен даже сидела на них так же, как тогда Черил: ноги скрещены, одна рука закинута на спинку сиденья; она слегка покачивалась и ждала, когда я присоединюсь к ней. Ржавые пружины скрипели хуже цепей.
— Здесь так мило, — сказала она.
Я вышел из дома:
— Я бы на твоем месте не садился на них.
— Почему?
— Это рухлядь. Цепи вот-вот оборвутся.
Она качнулась чуть сильней:
— Вроде все в порядке.
— Это да. Пошли, — я взял ее за руку и попытался поднять.
— Пошли — куда? Мне здесь нравится. Так чудесно. И звезды видно.
— На хрен эти звезды, — я поднял ее на ноги. Она засмеялась, не понимая причин моей настойчивости.
— Скотт…
Мы поцеловались. Сначала нежно, потом страстно. Позади нее продолжали поскрипывать качели.
— Пошли в комнату отдыха, — предложил я.
Она рассмеялась:
— Готова поспорить, это у тебя любимая фраза.
— Не совсем. Ты первая девушка, которую я привожу домой.
Она все еще улыбалась:
— Я давно уже не девушка, Скотт.
— Это давно уже не дом.
Входя в дом, я оглянулся, и передо мной возникла картинка двадцатилетней давности: там стоял мой младший братишка с использованной резинкой — уже высушенной солнцем, с налипшими на нее веточками — той самой резинкой, которую я надевал, когда мы с Черил занимались сексом на качелях. Ясно был виден аккуратно срезанный руками Черил кончик. «Эй, пап, что это?» — закричал Билли отцу.
Качели продолжали поскрипывать, несмотря на то, что уже остановились, а мы с Шарлен вошли внутрь. Я задвинул стеклянную дверь.
В теплом свете лампы под приглушенно-янтарным абажуром комната отдыха выглядела не так уж плохо. Мы устроились на покрытом пледом диване — именно на нем я потерял свою девственность. Я боялся, что она по-прежнему валяется где-то тут, за подушками, вместе с мешковатыми трусами и темными чипсами «Фритос» — ну и черт с ней. Дом кишел ностальгически-сексуальными воспоминаниями;
Я включил старенький телевизор «Магнавокс», по которому на канале MTV показывали Освальда. Это было, по крайней мере, в тему. В холодильнике нашлось немного пива. Весь следующий час мы потягивали пиво и разговаривали; на заднем плане — MTV.
Я рассказывал ей о матери, о нелепой случайности, в результате которой отец погиб на слете бойскаутов в шестьдесят девятом. Она — о своем унылом детстве в Аркадии, «настоящей дыре», о том, как Деннис спас ее от тоскливой беспросветной жизни.
Она прервалась, когда пошла запись со Стиви Никс, [276] и принялась всматриваться в экран, на котором Стиви металась по сказочным викторианским комнатам, выставляя напоказ чувственное горло.
276
Stivie Nicks — вокалистка британской группы «Fleetwood Mac», автор песен.
— Как по-твоему, сколько ей лет? — спросила Шарлен.
— Не знаю. Пятьдесят?
Она игриво шлепнула меня:
— Я серьезно.
— А по-твоему, сколько? Около тридцати пяти, ну или вроде того. Выглядит она неплохо, да? Я так понимаю, она соблюдает диету и регулярно дематериализуется.
Она вежливо улыбнулась, не отрываясь от поющей в камеру Стиви. Отгадать ее мысли было не так уж трудно.
— И она все еще популярна, да? По-прежнему наверху.
— Ага, вроде так. На мой вкус, она слегка устарела. Ее кристально-сказочная манера несколько приелась.
Шарлен потянулась за своими сигаретами.
— Скажи мне одну вещь, только честно. Как ты думаешь, я все еще хороша? Я имею в виду, как певица?
— Да!
— Ты мне туфту не гонишь?
— Господи, да нет же! Шар, тебе надо всерьез заняться своей самооценкой. Ты должна понимать, насколько ты хороша…
— Но как ты думаешь, я смогу сейчас пробиться в хиты? — она глянула на экран, где уже пели «Go-Gos» в «мустанге» с откидным верхом.
— Да.
— Ты не считаешь, что я устарела? Или вообще-то старовата?
— Не такая уж ты старая. Посмотри вон на Крисси Хайнд из «Pretenders». Если она до сих пор может так потрясать, то уж ты-то точно сможешь, черт возьми.
Она улыбнулась — не столько моим словам, сколько мне в целом. Черил часто улыбалась так же.
— И не только потому, что у тебя потрясающий голос, ты и сама просто неотразима. Если подать тебя правильно, с некоторой непристойной светскостью…
— С чем?!
— Шарлен, пойми, пожалуйста, вот что. Ты — больше чем звезда. Ты — икона.
— Я — что?
Свет из кухни подсветил ее голубые глаза. Никогда еще она не была так похожа на Черил.
— Ты кое-что значишь для людей. Из-за своего прошлого. Из-за того, собственно, что пятнадцать лет у тебя все было на мази. Ты — живая легенда.
Она хмыкнула. Я подбавил настойчивости:
— Ты представляешь собой то, что многие люди потеряли много лет назад. Та часть людей, что последние пятнадцать лет была заперта в шелковой комнатке.
Теперь она была чем-то встревожена; наконец, закурила свою сигарету.