Инженер Петра Великого 5
Шрифт:
Это был политический ход? Она продолжала разговор, вводила меня в свой круг, демонстрируя и мне, и всем остальным свои намерения.
Я бросил последний, короткий взгляд на Изабеллу. Она отвела глаза, делая вид, что полностью поглощена рассказом царевича.
— С удовольствием, Анна Борисовна, — сказал я, принимая ее предложение. — Ведите.
Анна взяла меня под руку и повела сквозь толпу. Спину сверлили десятки взглядов — любопытных, завистливых, осуждающих. Один из них, холодный, анализирующий взгляд Изабеллы, ощущался почти физически. Но сейчас нужно было играть свою роль. Анна представила меня отцу, Борису Алексеевичу Морозову, — седовласому, тучному боярину с хитрыми, глубоко посаженными глазами. Его нарочитая, почти медвежья любезность
Пока Морозов-старший с показным радушием наливал мне в бокал густую, сладкую наливку, я, по выработавшейся за последние годы привычке, продолжал сканировать зал. Мой мозг, даже в этой расслабленной обстановке, работал как часовой механизм — отслеживал перемещения, фиксировал взгляды, сопоставлял факты. Инженер во мне уступил место контрразведчику. Все же влияние Брюса на меня велико. А эта привычка позволила заметить то, что ускользнуло от всех остальных.
В разных концах зала, на максимальном удалении друг от друга, находились две фигуры, которые, по идее, не должны были иметь ничего общего. У окна, в окружении голландских купцов, стоял новый английский посол, лорд Уитни. Холеный, подтянутый, с тонкой, презрительной усмешкой на губах, он был воплощением британского высокомерия. В противоположном углу, у стола с яствами, возвышался посол Блистательной Порты, Мехмед-паша, — грузный, бородатый турок в роскошном, расшитом золотом халате и высоком тюрбане. Он с показным восточным равнодушием пробовал икру, всем своим видом демонстрируя отстраненность от этого варварского веселья.
Они не разговаривали. Не обменивались поклонами. Даже не смотрели друг на друга. Но я, наученный Брюсом искать связи там, где их, казалось бы, нет, почувствовал неладное. И инстинкт меня не подвел.
Лорд Уитни, закончив разговор с купцом, поднял свой бокал, делая вид, что произносит тост за здоровье Государя. Но в тот самый момент, когда бокал достиг уровня его глаз, он бросил короткий, почти незаметный взгляд в сторону турка.
Мехмед-паша, продолжая ковыряться серебряной ложечкой в блюде, никак не отреагировал. Однако через минуту, жалуясь на духоту, он достал платок и, промокнув лоб, сделал едва уловимый жест рукой, поправляя свой тюрбан. Движение было настолько естественным, что его никто не заметил.
Либо я перестраховываюсь и вижу то, чего нет, либо интуиция меня не подводит.
— Что-то не так, бригадир? — бархатный голос Анны Морозовой вернул меня в реальность. — Вы вдруг изменились в лице.
Я посмотрел на нее, на ее спокойное, уверенное лицо, на ее отца, который с аппетитом уплетал стерлядь, на всех этих людей, упивающихся миром, и ощутил приступ глухого, бессильного гнева.
Глава 22
Вскипевший гнев схлынул так же внезапно, как и нахлынул. Перегретый механизм эмоций остыл. Вокруг гремела музыка, хохотали офицеры, звенели бокалы, посреди этого ревущего праздника я ощущал себя чужим на представлении — всем, кроме меня, раздали роли в веселой комедии, мне же, похоже, отписали трагедию. Глядя на эти разгоряченные, беззаботные лица, я видел, как они упиваются миром, не ведая, что его хрупкая скорлупа уже треснула. Моя интуиция, отточенная на поиске скрытых дефектов в металле, безошибочно подсказывала: механизм эскалации уже запущен, оставалось лишь дождаться, когда сорвет главный клапан.
— Вы вдруг изменились в лице, — повторил бархатный голос Анны Морозовой, который вернул меня из холодных глубин предчувствия в душный зал. — Уж не тяготы ли государственного бремени омрачили ваш вид в разгар такого торжества?
На ее спокойном лице не было праздного любопытства. Она видела мое
— Скорее, тяжесть ордена, Анна Борисовна, — заставил я уголки губ дернуться в подобии улыбки, коснувшись пальцами синей ленты. — Непривычно.
— К хорошему быстро привыкают, бригадир. Особенно когда оно заслужено, — она не дала мне уйти в самокопание, ее темные глаза смотрели с пониманием. — Впрочем, вижу, шум и суета вас утомили не меньше ратных трудов. Позвольте составить вам компанию в этом тихом углу.
Ее взгляд был каким-то успокаивающим. Никакого флирта. Черт, да это же вербовка! На глазах у всего двора она подходила к самой обсуждаемой фигуре вечера, игнорируя условности, и предлагала союз. И чтобы ни у кого не осталось сомнений в ее намерениях, тут же начался спектакль. К ней, чеканя шаг, подошел молодой князь Голицын, чье имя гремело в Москве не тише демидовского. Его поклон был безупречен, улыбка — самонадеянна.
— Анна Борисовна, не удостоите ли чести? Менуэт, право слово, скучен без вашего участия.
— Благодарю вас, князь, за любезность, — улыбнулась девушка кивая аристократу. — Но боюсь, я обещала этот танец другому.
С этими словами она бросила на меня почти незаметный взгляд. Не кокетливый, однако деловой, вопросительный.
«Ну что, вступаешь в игру?» — читалось в нем. Голицын, нахмурился, откланялся и отошел, всем своим видом показывая, какое оскорбление ему нанесли. Через пару минут к ней с той же просьбой подошел один из старых, седовласых сподвижников князя-кесаря Ромодановского. И снова — тот же вежливый отказ и тот же короткий взгляд в мою сторону.
По залу пронесся шепоток. Два отказа подряд двум представителям могущественных кланов случайностью быть не могли. Это была публичная декларация того, что московская аристократия в лице Морозовых делает свою ставку. Я усмехнулся про себя. Что ж, вызов принят.
— Позвольте предположить, Анна Борисовна, — сказал я, отвешивая ей поклон, — что тот «другой», кому обещан танец, — это я.
— Ваша проницательность, бригадир, уступает лишь вашей храбрости, — ответила она, и в уголках ее губ впервые за вечер мелькнула настоящая, теплая улыбка.
Вот ведь язва. Но красивая.
Легко вложив свою руку в мою, она вывела меня в центр зала. Я же лихорадочно вспоминал движения танца — не планировал как-то танцульками заниматься. Ее движения были плавными, она в какой-то момент даже повела в танце, пришлось «укоротить нрав» красотки. Под прикрытием музыки и общих поклонов менуэта шел диалог.
— Ваши заводы — истинное чудо, — говорила она вслух, легко поворачиваясь в такт музыке. — Отец мой не перестает восхищаться.
А на самом деле имелось ввиду другое: «Нам нужен доступ к вашим технологиям. Мы готовы платить».
— Ваша поддержка, Анна Борисовна, и прозорливость вашего отца — будут залогом успеха, — отвечал я, возвращая ее в исходную позицию. — Без мудрой купеческой хватки любой механизм — лишь груда железа.
Кружась в этом политическом танце, я краем глаза продолжал оценивать обстановку. Взгляд зацепился за другую пару, скользившую по паркету неподалеку. Царевич Алексей с увлечением что-то рассказывал Изабелле. Он был оживлен, почти счастлив, на его лице не осталось и тени обычной угрюмости. Изабелла слушала его, склонив голову, с совершенно стеклянной улыбкой. Внешне она была само внимание, хотя я-то ее знал. Ее взгляд, делая вид, что следит за танцующими парами, на самом деле прощупывал зал. Он остановился на нас с Анной. Улыбка царевичу не дрогнула, однако я знал, что за этой маской сейчас идет напряженная работа. Она оценивала угрозу, просчитывала последствия и, без сомнения, уже искала контрмеры. В этот миг мне стало одновременно и досадно, и как-то по-особенному спокойно. Досадно от того, что этот юноша, мой самый сложный проект, все еще пытался перетянуть на свою сторону моего лучшего «офицера штаба». Зато спокойно от осознания, что этот офицер сейчас думает о стратегии. Это означало, что я ее не потерял, просто игра стала сложнее.