Инженер Петра Великого
Шрифт:
— Вот-вот! Машины! А скажи-ка, сможешь ли ты машину сладить для сверловки стволов? Да такую, чтоб канал ровный получался, без кривизны? А то видал я намедни — сверлят по старинке, так пушки потом куда попало бьют, да и рвет их часто.
Сердце у меня аж подпрыгнуло. Сверлильный станок! Я же как раз о нем думал, эскизы царапал! Неужели шанс? Но надо было быть осторожным, не спалиться.
— Мысль такая была, ваше превосходительство… — начал я уклончиво. — Дед покойный сказывал, будто видел он у немцев машину, где ствол сам крутится, а сверло потихоньку идет… Говорил, ровнее так выходит… Да только как ее сладить —
— Сложно? — гость нахмурился. — А ты подумай! Голова у тебя, видать, светлая. А ежели чего не хватит — поможем! Государю нашему станки такие зело надобны! Для всей артиллерии! Ты только придумай, как сделать, а уж с материалами да мастерами подсобим!
Он говорил с таким напором, что я понял — это не просто вопрос, это приказ. И отказаться — значит подписать себе приговор.
— Подумать можно, ваше превосходительство… — сказал я, пытаясь скрыть волнение, которое меня просто распирало. — Ежели время дадут… да место… да чтоб не мешал никто…
— Будет тебе и время, и место! — он повернулся к приказчику, который стоял тут же, вытянувшись в струнку. — Слыхал, Семен Артемьевич? Определи этому Петру отдельную каморку, али сарай какой, чтоб никто ему не мешал думать! И чтоб всем потребным обеспечен был! Инструментом, материалом — чего попросит! Я через месяц нарочного пришлю — узнать, что он там надумал! Ежели дело пойдет — доложу самому Государю! А ты, Петр, — он снова посмотрел на меня, и взгляд его был уже не просто строгим, а каким-то испытывающим, до костей пробирающим, — старайся! Шанс такой не всякому выпадает. Оправдаешь доверие — высоко пойдешь. А нет — пеняй на себя!
Он сел в карету, дверца хлопнула, кучер щелкнул кнутом, и вся эта кавалькада тронулась, оставив заводское начальство и меня в полном ахтунге и растерянности.
Я стоял посреди поляны, оглушенный тем, что только что произошло. Отдельная каморка! Материалы! Инструмент! И задание — придумать сверлильный станок! Да еще и с докладом самому Царю! Это был не просто карьерный рост — это был взлет нахрен на ракете. Но и ответственность какая! Через месяц — результат. А если не получится? Если я не смогу? Что тогда? Шкуру спустят — это к гадалке не ходи.
Приказчик Семен Артемьевич подошел ко мне, на его лице была дикая смесь — зависть, страх и какая-то новая, непривычная почтительность.
— Ну, Петр… Слыхал? — проговорил он осипшим голосом. — Сам… сам вельможа тебе приказ дал! Теперь уж не отвертишься! Пошли в контору, будем решать, где тебе «думальню» устроить…
Захар Пантелеич и другие мастера смотрели на меня издали с нескрываемым изумлением. Тот самый Петруха-остолоп, которого они еще недавно пинали и обзывали колдуном, теперь получил личное задание от столичного вельможи! Такого тут отродясь не бывало.
Я поплелся за приказчиком, чувствуя, как гудит голова от всего пережитого и от внезапно открывшихся перспектив. Страшно? Да, пипец как страшно. Но вместе со с этим росло и другое чувство — дикий азарт инженера, получившего нереальную задачу и ресурсы для ее решения. Сверлильный станок! Здесь, в этой эпохе! Это будет адски сложно. Но я должен попробовать, просто обязан.
Глава 8
Не
Приказчик встретил меня как-то непривычно суетливо, даже с подобострастием. На столе перед ним лежал казенный пакет с большой сургучной печатью.
— Вот, Петр, бумага тебе пришла… из самой столицы, — проговорил он, протягивая мне пакет. — Велено тебя… э-э… отправить в Санкт-Петербург. Срочно. Для несения службы при Адмиралтейском приказе, али при Артиллерийской канцелярии — там уж решат.
Питер! Столица! Я стоял, держал в руках этот тяжелый пакет с печатью, и не мог поверить своим ушам. Туда, где сам Царь, где корабли строят, где лучшие пушки льют? Меня? Петруху? Голова закружилась. С одной стороны — стремно до жути. Новый город, чужие люди, начальство высокое. А с другой — какой шанс! Там наверняка и мастера круче, и материалы другие, и размах не то что в этой тульской дыре. Там можно будет попробовать развернуться по-настоящему!
— А как же станок, Семен Артемьевич? — спросил я первое, что пришло в голову. — Сверлильный-то. Я ж только думать начал…
— Ничего, там додумаешь! — отмахнулся приказчик. Похоже, мое отбытие ему было только на руку — меньше геморроя и непонятных «колдовских» штук на его хозяйстве. — Собирайся! Завтра с утра с казенным обозом и поедешь. Вот тебе подорожная бумага, а вот — пять рублев серебром на дорогу выдали. Не шикуй особо, но и с голоду не помри.
Пять рублей! Да это целое состояние по моим меркам! Да еще и подорожная — официальный документ. Значит, всё серьезно, не шутки.
Прощание с заводом было коротким. Игнат только вздыхал да крестил меня на дорогу, бормотал что-то про нечистую силу и службу государеву. Захар Пантелеич буркнул на прощанье: «Ну, гляди там, Петруха, не осрами!», что по его понятиям было почти что благословением. Кузьмич сделал вид, что меня вообще не существует. А Митька с Васькой проводили меня злобными взглядами. Ну и хрен с ними.
Шмоток у меня было — кот наплакал. Рубаха да штаны сменные, лапти запасные, нож рабочий, да кусок хлеба за пазухой. Сложил всё в холщовый мешок, перекрестился и попер к воротам, где уже собирался обоз — несколько телег с каким-то заводским барахлом и десяток солдат с хмурым унтером во главе.
Дорога до Питера оказалась долгой и мучительной. Никаких тебе поездов или машин. Тряслись мы в телеге, груженной то ли ядрами, то ли чугунными болванками, целыми днями. Дороги — одно название. Колеи, ухабы, грязь по колено после дождей. Телегу вечно заносило, она скрипела, стонала, казалось, вот-вот развалится. Спали тут же, в телеге, или под ней, укрывшись какой-то рваной рогожей. Жрали что дадут — солдаты варили в общем котле какую-то баланду из пшена и сушеной рыбы, заедали черствым хлебом. Хорошо, что у меня были те пять рублей — на редких постоялых дворах, где останавливались на ночь, получалось купить кваса, а иногда и кусок вареного мяса или яйцо.