Иоанн Грозный

Сорокин Александр Сергеевич

– Никто не мыслит. Но и мне кусок неба оставь.

– Небо необъятное. Чего хочешь?

– Прежнего: Екатерину Скуратову.

– Сговаривайся. Я не против.

– Поддержишь? – воодушевился Григорий, замечая перемену в Годунове.

– Отчего нет? Красивую красивому.

Птица вернулась к Феодору. Годунов оттянул его руку, указывая, как безопасно держать. Феодор захихикал, когда сокол чуть не перескочил ему на шапку.

– Я тоже так рассудил. При Григории Лукьяновиче Скуратове станем двумя руками. Снесем головы непокорной знати. Чем мы не свояки? А то не по-людски ты себя повел. Думал я: в своем ли ты уме? Сам женишься на Марии Григорьевне. Сестру же ее допускаешь уступить Шуйским, злейшим врагам опричнины.

– Григорию Лукьяновичу решать. От Шуйских злого слова против опричнины никто не слышал.

– Бояре не могут быть опричниками. По природе они разны, и враги нас, простых,

до смерти. Ежели ты, Борис, опасную игру затеял, так акстись. Ежели и в шашки взяться играть, как одновременно в пользу и белых, и черных фигуры двигать? Порядок во всем надобно иметь. Не противоречить поспешенью событий.

Верно, долго Григорий тренировал грамотную речь. Годунов улыбался , наклонив голову. Соглашался: проморгал, точно дал маху, вступаясь и за опричнину, и за бояр! Зятьями Григория Лукьяновича должны быть опричники. Григорий ли не первый среди них? Душа, сердце, мышца.

– Знаю, ходил ты за Екатериной. Возвращайся к ней, - согласился Годунов.
– Поддержу словом. С Васей и Димой Шуйскими переговорю. Особо – с Григорием Лукьяновичем.

– Скажи главному их, папаше Шуйскому Ивану Андреевичу.

– Случится, и ему молвлю.

– Не попросишь молчать про Марфу?

– Дело твое. В темное не полезу.

Подошел царевич Иван.

– О чем толкуете?

– Про свадьбы какие-то, - рассмеялся Феодор.

– Затея хорошая! – хохотнул Иван, не дожидаясь ответа Годунова с Грязным. – Когда женимся? Батюшка четыре свадьбы сразу дозволил сыграть. Обоих Бельских и наши.

Григорий потер щеку, закрутил ус и отошел далее, гадая, чего еще предпринять.

Годунов сдержал слово, явился к Малюте, у коего после сватовства часто бывал. Дочери Бельского вместе с покорной пришибленной матерью прятались в дальней горнице, иногда с потупленными глазами показываясь, чтобы без слуг долить отцу кваса, подложить жирных говяжьих костей в чашку. Григорий Лукьянович вечерял.

Борис подсел на край лавки, глядел себе в ноги или в оконный пузырь, за которым по дворцовому двору проходили опричники, проводили лошадей. Вертелась рутинная придворная жизнь. Доносился стук топоров, делали пристройку к царскому каменному терему.

Когда входили Мария с Екатериной, Борис украдкой ловил их вопрошающие взгляды. Скупая на события девичья жизнь жадно искала малейшего развлечения: увидеть, услышать, уловить самый запах новостей. Борис осторожно заговорил, насколько тверд Григорий Лукьянович в выборе Дмитрия Шуйского для Екатерины.

Малюта удивленно вскинул глаза. Для себя он положил, как отрезал: тому быть. Не соединяет ли он сим браком Бельских с Шуйскими, не прекращает ли многолетнее соперничество? Борис сам то сколько раз говорил. Происходя из древнего боярского рода, отступник своих, хорошо знакомый с происками и желаниями знати, Малюта внутренне стремился подняться над управляемой им опричниной. Он бы увальня Василия Шуйского в жены Кате выбрал, но царь запретил старшим боярским сыновьям жениться, стремясь вымарать боковые ветви Рюриковичей. Сойдет и Дмитрий. Катю не спросили, да по ней видать: Дима люб. Годунов робко катнул шар с Григорием. В ответ Малюта бросил Борису в чашку коровий позвонок: «Обсоси! Там мозг». Кто такие Грязные?! Годунов прекрасно и без того понимал: как лезть бывшим псарям в вельможные родственники! Малюта же накинулся уже и на него. Не сделано ли снисхождение Годунову с Марией? Чета ли он дочери, Бельской? Теперь осмелел, вступаясь за Григория против Дмитрия? Пусти свинью за стол! Борис вздохнул, косясь на грызшихся под столом псов. Малюта подкидывал костей то им, то Годунову.

Из-за дверей подслушивавшая разговор Екатерина зарделась. Некоторое время ухаживавший за ней Григорий пригляднее ширококостного колом ходившего Дмитрия, но Годунов достаточно наговорил ей про его любовные проделки. Дмитрий будет вернее. Дочь первого борца со знатью, но самого еще из какой знати! тоже тянулась к Шуйскому . Хотелось быть боярыней, не дворянкой. Со страхом ожидала постановления отца. За ним первое слово. Батя не переменился, и Годунов поджал хвост. Ему выпала честь жениться на дочери палача! Избегая потерять обретенное Годунов грыз говяжий позвонок. Он прежде и подвигал Шуйских к Екатерине. Сначала Василия, тому царь не велел, да Екатерине был он не по нраву, потом – Дмитрия. Чего же ему меняться? Дело в пользу Григория Грязного оказалось неподвинутым.

Борис не жалел, что разговор с Григорием Лукьяновичем сложился подобным образом. Совесть его очистилась. Григорий теперь может кричать или молчать о связи Годунова с Марфой, это его забота. Борису пусть и была Марфа любезна, сблизиться с ней, волей или неволей, он бы не посмел. Плавной поступью, величавым изгибом шеи, поволокой бездонных глаз она могла являться в его мечтах, но не более. Григорий

способен забыть родство, выдать племянника Матвея на расправу. Коли оскорбленный бесчестием Марфы Иоанн отринет ее, кто будет следующей претенденткой? Опять Борис подумал, что настаивать на малолетней сестре Ирине было бы чересчур прямым ходом там, где все криво.

Григорий же, не веря Годунову, шел к родне за поддержкой. Он добился косвенного одобрения главы рода Василия Григорьевича. Его брались поддержать и уцелевшие Басмановы, и иные чиновники. Многие узнали его ближе по совместным поездкам к Девлету, когда тот стоял в Коломенском. Грязные переговаривались и с Собакиными. Те приближались ко двору, и не было сомнений, что означает сия милость государева. Отец Марфы Василий и дядя ее Григорий уже готовились получить места окольничих, брат ее Каллист присматривал место кравчего вместо Федора Басманова. Ожидая скорого венчания с Марфой, было выправлено особое дозволение митрополита на третий брак государя, перед Собакиными заискивали. Им несли дорогие подарки деньгами, мехами, ценным оружием. Если уместно так сказать, за Марфу было протатарское лобби. Ее воцарение противоречило замыслам Бомелия, отстаивавшего европейские интересы. Осилила бы своевольная Марфа нашептать царю отворот от борьбы с ханом - нет, но умные головы предполагали, что неминуемо замирится Иоанн с Девлетом, купит безопасность южных пределов ежегодными подарками, целиком сосредоточась на борьбе за Ливонию. Не собственной судьбой, но игралищем сил враждебных выдвигалась Марфа против западной партии. Ожидали с ней отучить государя от западничества, повернуть к обычаям древним. Но и западным послам сумел намекнуть «центрист» Годунов о миролюбии Марфы. Гуляла молва, что грозный царь охотно сажает себе на шею прихоти жен. Безотцовщина, привязанность к рано ушедшей матери склонили его обожествлять женщину, угождать. Считали, что в годы Судебника, Стоглава, сражений за Астрахань и Казань царь был сравнительно кроток не сам по себе, но по внушению Романовой. Уже Темгрюковну он ни во что не ставил… Через горничных к Марфе подлаживались льстивые ходатаи. Она туго понимала надежды, возлагаемые на ее слабую очаровательную головку. Родня – Собакины не были слепы и сыпали обещаниями.

Марфа тщеславно воодушевлялась нескончаемыми дарами. Несмотря на жару надевала в горностаевые и соболиные шубы на объярной синей, зеленой подкладке, вертелась перед зеркалом. Потела, краснела, представляла, как явится в царском выезде, гордо кивнет народу и знати из высоких саней или летнего возка, войдет в Успенский собор. Татары принесли Марфе столько подарков, что она задумывалась, не их ли она крови. Вроде бы в роду только русские. Подносили и иностранные послы: перстни с камнями, серьги, золотые обручи, и поножья, певчих птиц, комнатных собак для забавы, платья тонкого шитья. Бояре не жалели снедь: икру черную и красную, вяленую волжскую рыбу, осетровые балыки, особый мед и иные сладости. Митрополит и иереи с молитвой вручали, клали на сундук, будто не специально забывали, в серебряных окладах Евангелия и Деяния с Часословом, освященные благовонные ветви из Афона.

Папаша с дядей забирали гостинцы, разделяли, сносили в подвал терема. Храня невесту, пробовали кушанья. Сторонясь сглаза, ругали. не давали ей до венчания надевать дорогие одежды. Марфа ничего не боялась: вырывала одежду, наедалась бужениной до колик. Царь любил женщин в теле, и она была широка в кости, и тонка в талии.

Марфа не понимала, как способна она повлиять на государя, как оправдать дары, за которые батя с дядей и братом обещали дарителям исполнить пожелания. Иоанн казался совершенно неуправляемым. Он мужчин не слушал, как же послушает вкрадчивых ее увещеваний?! Наитие открыло Марфе глаза. До нее дошло, что страх движет подносителями. Они перепуганы государем, от ужаса дезориентированы. Казни и немилости, обрушиваемые на головы равно людей простого, дворянского и дворянского звания заставляют их трепетать шороха, вздрагивать, поймав непонятный взгляд прохожего, хулу юродивого. Все они в деснице царя, в его сложной прихоти. Никто не знает его, а потому страшится. С отчаяния власть и богатство предержащие кинулись к Марфе, не ведая, куда идти более. Разве что к Господу? Неисповедима, не просчитываема ни ласка, ни опала Иоанна, вот в чем ужас. Потому и метнулись люди светские и духовные в ноги слабой женщине. Искали повторную заступницу Анастасию. Мерещились просителям трупы на Полой (Красной) площади, псы, грызущие человеческие останки, лижущие кровь с плахи на Лобном месте. Слышался плач разлученных жен, вой испорченных дочерей. Воображенье обоняния щекотало ноздри дымным запахом разоренных зажженных имений, опаленной щетины ревущего сгоняемого скота. Холодный ум подсчитывал убыток от забранных в полон, проданных в рабство слуг и лошадей, расхищенных погребов с фамильными накоплениями.