Иоанн Грозный

Сорокин Александр Сергеевич

Годунов пришел в мастерскую Бомелия, устроенную в одной из палат Слободского дворца. После опричного заговора, когда в опасной игре оба едва уцелели, первый как шатания трона вдохновитель и польский соглядатай, второй как своекорыстный разоблачитель, доносчик с правом первого кнута, они крепче сблизились. Годунов нуждался врачебным искусством Бомелия возвратить девство Марфе Собакиной. Преклонение перед иностранщиной витало в воздухе, да отечественным повитухам Борис не доверял. Не имея дальних интересов, легко бы выдали.

Собравшись подле стола с ретортами, дымящимися склянками, малыми плавильными печками, за створками которых бушевало пламя, по заданию Иоанна Бомелий старался олово превратить

в серебро, заговорили о высочайших матримониальных делах. Сдержанно обсудили упрямство царя, войной требовавшего у шведского короля жену на расправу. Было очевидно, что один Иоанн не уступит другому.

– Это абсурд, - сказал Бомелий, оценивая тупиковую ситуацию.

Свободно мыслящий иностранец выговорил диагноз сумасшествия царя. Годунов проглотил комок в горле, не возражая. Неглупые московские люди, составлявшие элиту Московского государства, обучавшиеся не только у родных попов, но и у киевских и греческих дьяков, литовских и польских педагогов, все чаще думали, в своем ли уме государь. Опричнина как расширенная царская свита еще понималась, но постоянные высказывания о нежелании царствовать, о чем представители боковых ветвей Рюриковичей в боярских дворах, напротив, до сердечных колик мечтали, выходило за пределы понимаемых обыденным разумом мотивировок. То же, что царь требует от иностранных государей поклонения домашних лакеев, выходило вообще за всякие рамки. Иоанн будто не загадывался над пределами российских государственных возможностей. Оскорбляя иностранцев, он не уставал преумножать число внешних врагов. Требование шведскому королю прислать царю королеву-жену в наложницы было оскорбительно, немыслимо для здравомыслящего. Если бы швед покорился, тому не было бы прецедента. Немыслимо! Вопиюще! Непроизносимо признав, что Иоанн сумасшедший, два умных, всецело зависящих от него человека, решили обходиться со своим господином как с буйно помешанным, словно живя с львом в клетке.

Иоанн утомил заявлениями бежать в Англию. Для того заказал строить первый корабль то ли в Нарве, то ли в Холмогорах. Обещая убежище, Елизавета Английская который год вежливо отклоняла царское сватовство. Вежливость Иоанн принимал за поощрение. Делал поблажки лондонским купцам не без тайного умысла. Королева играла с «влюбленным», как кошка с мышкой. Бомелий, ездивший в Европу, был осведомленнее Годунова. Он сообщил: бродит крепкий слух, что королева больна, не способна к сожительству. Боясь стыда, она никогда не выйдет ни за Иоанна, ни за кого другого. Допуская ухаживание собственного приближенного, графа Лестера, она прикрывает женскую неполноценность, заращение влагалища.

Было государство, где русских жило не менее, а то и более самой России, заключавшей тогда до пяти миллионов жителей, Речь Посполитая, объединенное Польско-Литовское государство, куда, кроме исконных земель, входила значительная часть прежней Киевской Руси. Правивший Речью король Сигизмунд клонился к жизненному закату, щупал ногой могилу. Шляхта, по обычаю и закону выбиравшая королей, могла избрать Иоанна Грозного, что стало бы историческим выбором, прекратившим давнее соперничество двух русских государства. Политический интерес отодвинул бы как незначительный тот факт, что Иоанн родился от Глинской, дочери изменника отца Сигизмундова. Скрепляя союз государственный, паны могли склониться к браку Иоанна со старшей сестрой будущего покойника. Анна не отличалась привлекательностью. Екатерина Шведская, сестра Анны меньшая, была красивее. Важна ли красота, когда нет недостатка в наложницах? И все же сомнительно, что пригласят поляки в короли Иоанна. Француз герцог Анжуйский, брат правящего Карла IX, или Максимилиан, эрцгерцог Австрийский, император Священной Римской империи ближе им по культуре и вере. Поляки и

Литва -наследники Рима, не Византии.

Бомелий заключил: ни одна иноземная особа королевской крови не снизойдет до Иоанна. Брак его деда Иоанна III с Софьей Палеолог, племянницей последнего византийского императора был исключением, не зарей новины.

– Не гляди на меня как на московского противника, - заметил Годунову Бомелий.
– Рассуждаю я честным умом, без прикрас.

Годунов ждал продолжения.

– Ваш царь прав, ища жену среди подданных.

Годунову явственно открылось: и для царя есть пределы. Каждой твари, венценосной ли - нет, конечный шесток отмерен. Иоанн высок на Руси, заграницей же об него ноги вытирают.

– Так на Руси все ниже государя, - соображал Годунов.

– Послушнее незнатная жена станет.

Негласно сговорившись искать послушный инструмент для своих невыговоренных интересов, ближе, ближе к трону, Борис с Елисеем перебрали кандидатуры царских невест. Ирина Годунова была бы идеальна, но Годунов боялся продвигать ее. Бесконечные царские опалы и казни так затравили Бориса и других, что никто, и без того наупражнявшись в византийшине, не отваживался действовать напрямки. Выступала своевольная гордячка Марфа. К ней склонялся царь. Годунов выдал тайну: Марфа - не дева. Улыбка поплыла от углов рта Бомелия к рыжей бородке, далее - через изящные усики в паутинку морщин у глаз. Он понял, чего от него требуется.

– Сделаешь незаметно? – спросил Борис.

– Комар носа не подточит. Тончайшей кишечной нитью края девичьей бахромы стяну. После брачной ночи надоумь восстановленную девицу вишневого сока на простынь подпустить. Жених будет доволен.

Годунов вспомнил, как по старому славянскому обыкновению, на утро свадьбы выносят показывать похмеляющимся гостям кровавую брачную подстилку. Горе молодой жене, когда не красна простынь.

– Будет ли Марфа нашей послушной шеей?
– тер лоб Годунов. Силен царский характер.

– И силен, и слаб – неровен, - резюмировал Бомелий.

На сем два вынужденных друга расстались. Подглядыванием и подслушиванием пропитались стены государевых палат. В кладовке Бомелиевой лаборатории приложил ухо к переборке аптекарь Зенке. От дверей слушал Григорий Грязной. Пылко не любил он Годунова, грезил возмездием. Григорий поспешно бежал, заслышав шаги Бориса на выход.

Годунов вернулся к Бомелию, колко высказал:

– Елисей, рассуждал ты, ежели верить, незаинтересованно, но чего же надобно тебе? Сердечное должно иметься?

Бомелий вздохнул:

– Трое деток и супруга милая остались у меня в Батавии. Дорога мне семья, заработанное на царевой службе пересылаю в Амстердам. Сладок воздух отчизны. Знал бы ты, Борис, как пьянит морская влага, поднимающаяся от ровных наших каналов, где скользят покатые лодки. Далеко хлопнувший парус трогает сердце струнным перебором. Смешны до колик наши альбатросы. Ты их не видел. Для вас это белые куры высоко неуклюже летающие, прибрежные хищники. Красивы русские девушки, нет им равных, но очаровательны и аккуратны девы наши. Умеют они ждать голландских мореплавателей. Далеко-далеко за морем, не представляешь ты, Борис, как далеко, плыть при попутных ветрах три месяца, есть сказочные острова пряностей. Без зимы, с вечным летом.

– Где Индия?

– Много далее… Там, на сих островах мои соотечественники основали Новую Голландию, учат дикарей грамоте, приучают бытию гражданскому, несут независимую веру Христову, беспоповщину…

– И пряности вывозят, какие мы в борщ сыпем за царским столом.

Елисей надулся на непонимание:

– Уехал бы и я в Ост-Индию, но видно Московия – мой удел.

Бомелий говорил не так гладко, как изложено. Переходил на голландский, порой добавлял немецкие слова.