Иосиф Бродский: Американский дневник
Шрифт:
Мысль о монументальности может возникнуть под влиянием неторопливо-размеренного звучания первых двенадцати строк стихотворения, в которых поэт вспоминает наиболее важные события своей жизни — события, надо сказать, далекие от триумфа: тюремное заключение ("Я входил вместо дикого зверя в клетку"), ссылку ("выжигал свой срок и кликуху гвоздем в бараке"), эмиграцию ("играл в рулетку, / обедал черт знает с кем во фраке. / С высоты ледника я озирал полмира") и свое отношение к ней ("Бросил страну, что меня вскормила. / Из забывших меня можно составить город", "покрывал черной толью гумна" [118] ), попытки забыться ("и не пил только сухую воду").
118
В английском
Из всего того, о чем сообщает поэт, к разряду нейтральных можно отнести лишь несколько фактов: "жил у моря", "надевал на себя что сызнова входит в моду" и "сеял рожь". Принимая во внимание противоречие между формой стихотворения и его содержанием, можно предположить, что за торжественным строем первой части скрывается лишь одно — отсутствие сожаления, что само по себе указывает на наступление нового этапа в жизни автора. Максимализм свойственен юности, с возрастом человек принимает жизнь таковой, какова она есть, и не предъявляет к ней повышенных требований, чтобы не было причин для разочарования.
Все, что произошло в жизни, поэт воспринимает как само собой разумеющееся. Этот факт отмечен и в статье Валентины Полухиной: "С самой первой строчки стихотворения судьба рассматривается (Бродским — О.Г.) как нечто заслуженное". Однако с представлениями поэта о своей судьбе автор статьи согласиться не может, отмечая, что фраза Бродского "Бросил страну, что меня вскормила" не соответствует действительности, "так как на самом деле именно страна заставила его эмигрировать" [119] .
119
Сравните: "From the very first line of the poem fate is seen as just"; "when, in actual fact, it was the country that drove him into exile" (Polukhina V. "I, Instead of a Wild Beast…" // Joseph Brodsky: the art of a poem / Ed. by L.Loseff and V.Polukhina. Basingstoke: MacMillian, 1999. P.74).
Вряд ли есть основания подвергать сомнениям точку зрения автора, тем более что в эмиграции Бродский не раз давал объяснения по поводу своего отъезда. Например, в интервью 1981 года Белле Езерской он комментирует это событие следующим образом: Б.Е.: <.> Говорят, вы очень не хотели уезжать?
И.Б.: Я не очень хотел уезжать. Дело в том, что у меня долгое время сохранялась иллюзия, что, несмотря на все, я все же представляю собой некую ценность… для государства, что ли. Что ИМ выгоднее будет меня оставить, сохранить, нежели выгнать. Глупо, конечно. Я себе дурил голову этими иллюзиями. Пока они у меня были, я не собирался уезжать. Но 10 мая 1972 года меня вызвали в ОВИР и сказали, что им известно, что у меня есть израильский вызов. И что мне лучше уехать, иначе у меня начнутся неприятные времена. Вот так и сказали. Через три дня, когда я зашел за документами, все было готово. Я подумал, что если я не уеду теперь, все, что мне останется, это тюрьма, психушка, ссылка. Но я уже через это прошел, все это уже не дало бы мне ничего нового в смысле опыта. И я уехал [120] .
120
Езерская Б. Если хочешь понять поэта…: (Интервью с Иосифом Бродским) // Езерская Б. Мастера: [Интервью с русскими деятелями искусства, живущими за рубежом]: Кн. 1. Ann Arbor, Mich.: Эрмитаж, 1982. С. 107.
Ответ Бродского на вопрос журналиста абсолютно нейтрален — в нем нет ни раздражения, ни обиды, ни обвинений: уехал, потому что на тот момент посчитал это целесообразным. Конечно, выбор был сделан им под давлением угроз, но угроз, согласно комментариям Бродского, довольно неопределенных.
Во второй части стихотворения от описания биографических событий поэт переходит
Обратимся к первой строке приведенного выше отрывка. Сны неподвластны воле человека, они развиваются по не ведомым ему сценариям, следовательно, впустить что-либо или запретить что-либо в сновидениях невозможно, хотя попытки проникнуть в область бессознательного предпринимаются.
Вспоминая фразу Ахматовой "Италия — это сон, который возвращается до конца твоих дней", Бродский писал:
"В течение всех этих лет я пытался обеспечить повторяемость данного сна, обращаясь с моим сверх-я не менее жестоко, чем с моим бессознательным. Грубо говоря, скорее я возвращался к этому сну, чем наоборот" ("Набережная неисцелимых", 1989).
При воспроизведении сна на сознательном уровне он теряет свою самостоятельность, становится частью творчества. К тому же нельзя не учитывать то обстоятельство, что впускать в свои сновидения неприятные воспоминания — дуло пистолета и глазок тюремной камеры ("вороненый зрачок конвоя") — противоречит природе человеческого сознания.
Если, следуя Бродскому, рассматривать "сон" как метафорический образ, соотносящийся с поэтическим творчеством, "вороненый зрачок конвоя" может соответствовать самоцензуре. Однако причины ее в этом случае нельзя объяснить бессознательным стремлением поэта к языковому совершенству — негативное значение метафоры указывает на принудительный характер контроля со стороны автора.
С данной интерпретацией согласуются и следующая за рассматриваемой строкой фраза: "Позволял своим связкам все звуки, помимо воя" — то есть "не позволял себе выть". В предложении присутствует указание на сознательное подавление субъектом возникающего желания, а предыдущая строка "жрал хлеб изгнанья, не оставляя корок" (т. е. испытал все тяготы изгнания до конца), с одной стороны, объясняет, почему желание выть возникало, а с другой, — указывает на его интенсивность.
В этих условиях поэту, вероятно, приходилось строго контролировать проявление своих чувств, чтобы "вой" не был услышан. Вспоминая строчки Маяковского о том, как он "себя смирял, становясь на горло собственной песне", невольно приходишь к выводу, что у поэта революции и поэта-эмигранта не так уж мало общего.
С учетом проведенного выше разбора следующая фраза "перешел на шепот" может объясняться не столько отсутствием физических сил, сколько мерами предосторожности.
В последней третьей части стихотворения поэт подводит итоги жизни:
Что сказать мне о жизни? Что оказалась длинной. Только с горем я чувствую солидарность. Но пока мне рот не забили глиной, из него раздаваться будет лишь благодарность.Надо отметить, что окончание стихотворения вызывает больше всего вопросов. Валентина Полухина трактует его следующим образом: "Он не проклинает прошлое, не идеализирует его, а благодарит. Кого? Судьбу? Всевышнего? Жизнь? Или всех вместе? Благодарить ему в свой юбилейный год было за что. В конце 1978 года поэт перенес первую операцию на открытом сердце (.бывал распорот.) и весь 1979 год медленно выздоравливал (мы не найдем ни одного стихотворения, помеченного этим годом). В 1980 году вышел третий сборник его стихов в английском переводе, удостоенный самых лестных рецензий, и в этом же году его впервые выдвинули на Нобелевскую премию, о чем он узнал за несколько недель до своего дня рождения" [121] .
121
Полухина В. "Я входил вместо дикого зверя в клетку…" // Как работает стихотворение Бродского: Из исслед. славистов на Западе / Ред. — сост. Л.В. Лосев, В.П. Полухина. М.: Нов. лит. обозрение, 2002. С. 136.
В приведенном выше списке, предписывающем, за что поэту следует благодарить судьбу, вызывает недоумение отсутствие одного немаловажного события: в 1980 году Бродский стал гражданином США. Конечно, церемония получения гражданства могла состояться и после его дня рождения, но к тому моменту поэт должен был знать, что это произойдет, и, следовательно, у него были все основания для того, чтобы начать испытывать благодарность. Трудно поверить в то, что Валентина Полухина могла просто "забыть" об этом факте.