Иосиф Бродский: Американский дневник
Шрифт:
В своей англоязычной прозе Бродский тоже не скрывал сарказма по отношению к излишнему американскому простодушию. Например, в эссе "О скорби и разуме" (1994), сравнивая европейское и американское восприятие окружающего мира, Бродский приводит цитату из статьи американского поэта, англичанина по происхождению Уистана Хью Одена, которого считал "величайшим умом двадцатого века": "У. Х. Оден в своем коротком очерке о Фросте <.> говорит что-то в таком роде: когда европеец желает встретиться с природой, он выходит из своего коттеджа или маленькой гостиницы, наполненной либо друзьями, либо домочадцами, и устремляется на вечернюю прогулку. Если ему встречается дерево, это дерево знакомо ему по истории, которой оно было свидетелем. Под ним сидел тот или иной король, измышляя тот или иной закон, — что-нибудь в таком духе. Дерево стоит
<…> Когда же из дома выходит американец и встречает дерево, это встреча равных. Человек и дерево сталкиваются в своей первородной мощи, свободные от коннотаций: ни у того, ни у другого нет прошлого, а чье будущее больше — бабушка надвое сказала. В сущности, это встреча эпидермы с корой".
Можно было бы, конечно, не замечать того, что происходит вокруг, сосредоточиться на творчестве и просидеть все эти годы за семью замками этаким "мичиганским отшельником", обозревая вселенную с высоты Нобелевской премии, или, например, порыться на задворках собственного "я" и выпустить что-нибудь очень неприличное, что позволило бы сразу обратить на себя внимание американской публики и обеспечило бы автору безбедное существование на чужбине. Причем, чем больше в этом неприличии будет физиологии, тем лучше: отсутствие коннотаций делает американского обывателя нечувствительным, так что бить приходится наверняка.
А чудак-Бродский искал, переживал, мучился. И стихи переводил, чтобы дать возможность американскому читателю познакомиться с русской поэзией в хорошем качестве; и пропагандировал его же поэзию, о которой он (читатель) не имел или не хотел иметь представление; и преподавал, хотя особого удовольствия в этом, как видно, не было; и речи писал на английском языке для американской молодежи, и эссе; и выступал с напутственным словом перед выпускниками университетов.
И, надо сказать, что его усилия не остались незамеченными. Энн Лонсбери пишет:
"Самый замечательный результат забот Бродского о его аудитории — грандиозный, продолжающийся по сей день и действительно успешный (по крайней мере отчасти) проект, цель которого печатание и распространение дешевых томиков американской поэзии среди американцев, которые никаким иным способом, вероятно, не смогли бы познакомиться с ней. (Проект "Американская поэзия и грамотность" продолжается и сегодня. Его возглавляет некий Андрю Кэррол, который в 1998 году объехал на грузовике всю страну, раздавая бесплатные поэтические антологии.)" [127] .
127
Лонсбери Э. Государственная служба: Иосиф Бродский как американский поэт-лауреат // Нов. лит. обозрение. 2002. № 4 (56). С. 207.
Испытывал ли поэт благодарность к стране, которая дала ему возможность жить и работать? Конечно. В интервью он не раз говорил об этом:
"Те пятнадцать лет, что я провел в США, были для меня необыкновенными, поскольку все оставили меня в покое. Я вел такую жизнь, какую, полагаю, и должен вести поэт — не уступая публичным соблазнам, живя в уединении. Может быть, изгнание и есть естественное условие существования поэта, в отличие от романиста, который должен находиться внутри структур описываемого им общества" [128] .
128
Бродский И. Идеальный собеседник поэту — не человек, а ангел: (Интервью Дж. Буттафава) // Бродский И. Большая книга интервью. М.: Захаров, 2000. С. 278.
Но вместе с тем нельзя забывать, что покой является пределом мечтаний обычного человека; для поэта, если он настоящий поэт, покой губителен. Опасения по этому поводу возникли у Бродского сразу после отъезда. Отвечая на вопрос Дэвиду Монтенегро в 1987 году, поэт говорит об этом: Д.М.: Когда вы впервые приехали в США в 1972 году, вы сказали, что вами владеет страх: что вашей работе грозит нечто вроде паралича, потому что придется жить вне сферы родного языка. Но на самом деле вы много писали. Как отразилась жизнь здесь на вашей поэзии? И.Б.: <.> Я полагаю, что страх, высказанный в 1972 году, отражал опасения потерять свое "я"
129
Бродский И. Поэт боготворит только язык: (Интервью Д. Монтенегро) // Там же. С. 263.
Обратите внимание на то, что ответ Бродского о причинах страха не соответствует заданному вопросу. Дэвид Монтенегро высказывает опасения по поводу жизни вне языка, Бродский акцентирует внимание на жизни без усилий, которая, в конечном счете, приводит к притуплению инстинкта восприятия. Итогом безмятежного существования, по мнению поэта, может стать обезличивание и потеря самоуважения.
С другой стороны, нельзя не учитывать двойственность положения, в котором Бродский оказался в эмиграции. В американском обществе, где покой является естественным состоянием, в равной степени желаемым и возможным, опасения поэта по поводу счастливого в нем пребывания просто не могли быть восприняты. Люди, для которых удары судьбы, "изощренные каждодневные испытания" являются понятиями далекими от реальности, не в состоянии представить, что подобная жизнь может вызывать "ностальгию" у того, кто с ней благополучно расстался. Удовлетворение и благодарность — это не только естественная, но и единственно возможная, с точки зрения окружающих, реакция эмигранта на перемену в своей судьбе.
С другой стороны, те, кто в свое время выслали поэта из Советского Союза, а не сгноили его в тюрьме или психиатрической лечебнице, тоже, вероятно, рассчитывали на свою долю признательности. Кто знает, возможно, подобными ожиданиями объясняется сарказм, присутствующий в последних строках стихотворения. Заверяя читателей, что только благодарность будет "раздаваться" из его рта до тех пор, пока его не забьют глиной, Бродский употребляет глагол, указывающий на действие, а не на состояние, избегая тем самым разговоров о том, какие чувства он будет при этом "испытывать".
Итоги, к которым приходит поэт, весьма неутешительны: "Что сказать мне о жизни? Что оказалась длинной. / Только с горем я чувствую солидарность". Жизнь представляется человеку "длинной" только в том случае, если ничто его в ней больше не радует. В авторском переводе стихотворения на английский язык поэт выражает свои чувства гораздо более жестко, используя в качестве основы для метафорры известную английскую поговорку "Нельзя приготовить омлет, не разбив яиц": "What should I say about life? That it's long and abhors transparence. / Broken eggs make me grieve; the omelette, though, makes me vomit" [130] . (Что сказать мне о жизни? Что длинна и не выносит ясности. Разбитые яйца вселяют грусть, а омлет вызывает рвоту). Согласитесь, содержание стихотворения весьма далеко от благостной монументальности.
130
Brodsky J. To Urania. New York: Farrar, Straus and Giroux, 1980. P. 3.
Тысяча девятьсот восемьдесят седьмым годом — годом получения Нобелевской премии — датировано стихотворение Бродского, которое начинается следующими строками: "Чем больше черных глаз, тем больше переносиц, / а там до стука в дверь уже подать рукой. / Ты сам себе теперь дымящий миноносец / и синий горизонт, и в бурях есть покой".
Образ привыкшего к бурям одинокого боевого корабля, противостоящего враждебности окружающей стихии, далек от триумфа, его трудно соотнести с благополучной жизнью нобелевского лауреата. Окончание стихотворения тоже наводит на грустные размышления: "Питомец Балтики предпочитает Морзе! / Для спасшейся души — естественней петит! / И с уст моих в ответ на зимнее по морде / сквозь минные поля эх яблочко летит".