Иркутск – Москва
Шрифт:
Но самое главное: Зубатов прекрасно понимал, что без капитальной модернизации всего государственного здания, а не только наведения марафета на фасад, у России нет будущего. Вопрос лишь в методологии. Революции снизу он убежденно противопоставлял эволюцию и реформы сверху. Причем, он полагал, что при этом роль полиции, жандармерии и вообще секретных охранительных служб, становится ролью наиважнейшего локомотива всего процесса, а не только банальным средством пресечения агитации и террора «инакомыслящих» и «не согласных».
После были три года двойной жизни. Были трое «новообращенных», спасенных от каторги. И семеро в Сибирь уехавших. Включая проклявшую его бывшую пассию. И был надлом… Мысли о суициде… Грустная улыбка
А затем внезапное известие о катастрофе Сергея Васильевича на новом поприще. И через год, как гром среди ясного неба: война с японцами… Новая пассия его отца… Сердце. Болезнь… Неожиданная, последняя помощь от родителя: шанс поступления в Киевский универ! Два месяца бессонных ночей и бешеной зубрежки. Три вполне успешно сданных экзамена. Подготовка к четвертому, и если все выгорит, — сразу на третий семестр…
Шорох чьих-то шагов по песку… «Ой!»… И ЭТИ глаза под маленькой шляпкой…
* * *
И… Закрутило. Понесло! Через месяц они уже обосновались в Ревеле. Вместе с Лизой. Там счастливо и в достатке обитал друг детства Карла, по счастливому стечению обстоятельств не поехавший с ним в Первопрестольную и, соответственно, не вляпавшийся в «политику». Оказавшись наследником шикарного пианино с рояльным звучанием, а также дела geliebter Vater, он владел тремя весьма доходными и популярными в городе ресторанами, а также на правах доброго знакомого маэстро Тео Альтермана спонсировал певческо-хоровую труппу «Эстония».
Трезвый и расчетливый ум Оксы рассудил, что от добра добра не ищут, а на сцене в приличной ресторации губернского масштаба можно не только раскрутить молодое дарование, но и заработать неплохой стартовый капитал на будущее. Все-таки, Лизон чертовски талантлива, а удивительно мелодичные и задушевные романсы, что достались Оксане на память от ее Адмирала, делали их деловой дуэт весьма перспективным.
Конечно, при всем при этом оставался еще и влюбленный по уши Карл… Но, в конце концов, пусть и он будет при деле. Тем более, что ни в дурацких закидонах, ни в склонности к игре или алкоголю пока замечен не был. Да, и привязываться она к нему стала понемногу, что уж тут греха таить. В конце концов, если ваш мужчина не зануда по жизни и не импотент, все остальное можно аккуратно разрулить и устаканить. Перетерпеть, наконец…
Все шло прекрасно. И шло бы так дальше. Если бы не одна роковая случайность. Беда пришла, откуда не ждали. В один из вечеров Карла узнал кто-то из его бывших знакомых или друзей. Из той жизни в Москве, о которой он ей никогда не рассказывал. Потом ему была прислана с неизвестным мальчишкой посыльным короткая записочка в несколько слов. Она прочла ее, обнаружив на полу, возле тела лишившегося чувств любовника. Там было изложено следующее: «Мария погибла. Смертельно ранена жандармами во время нашего побега. Перед кончиной она попросила покарать тебя, если вдруг ты обнаружишься, подлый предатель. И, наконец-то, ты сыскался. Правосудие, да свершится! Жди же, и готовься. Дмитрий.»
Когда Карла удалось привести в чувство, задумчивый толстяк доктор Шталь определил роковую проблему с его сердцем. Так Оксана впервые в жизни столкнулась с тем, что медики называют «инфарктом миокарда». А Карл Робертович Гец второй раз за день узнал про свой смертный приговор. Правда, милейший фон Шталь давал ему отсрочку — несколько месяцев жизни в инвалидном кресле. Сколько давали товарищи карбонарии, оставалось лишь гадать.
Вот только выяснить это они так и не успели. Карлу день ото дня становилось хуже. Он начал задыхаться
Через три дня она стала баронессой фон Гёц. Приняв при переходе в лютеранство имя Эвелина Робертовна. А еще через сутки его не стало. К утру Окса очнулась от рыданий молодой, девятнадцатилетней вдовой, обладательницей баронского титула, и пусть не то, чтобы вполне обеспеченной, но с талантливой сестрой и работающим бизнес-планом для них обеих в руках. Жизнь можно было начинать с чистого листа. И то, что на нем будет начертано, отныне зависело только от нее. Казалось бы.
Казалось бы… Поскольку в ящике секретера, в незапечатанном конверте со столичным адресом, лежало непрочитанное Оксой письмо, начинавшееся словами: «Милостивый государь, любезный Сергей Васильевич! Примите самые искренние мои поздравления по поводу окончания неправедной и горькой опалы, коей Вы подверглись два года назад. Всей душою счастлив тому, что справедливость и разум восторжествовали в вашем отношении. Но позвольте мне, бессовестному, вместо естественных, уместных поздравлений и здравиц, напомнить Вам о некоем Вашем обещании. На что толкают меня исключительно обстоятельства, для меня в данный момент окончательно катастрофические…»
Глава 8
Глава 8.
Was fur ein hubsches, susses Madchen!
Литерный экспресс «Порт-Артур — Москва», 27–29 апреля 1905-го года
— Ну, вот. Думаю, все интересное, о том как и чем я жила это время, до второй встречи с Василием Александровичем, ты теперь знаешь, — Окса зябко повела плечами, оправляя запахнутую шаль, хотя в купе было тепло. Воспоминания вслух о потерях и мытарствах легко не даются, — Кстати, как и в первый раз, встречи совершенно случайной. Я ведь приехала в столицу чтобы встретиться с господином Зубатовым, и никак не ожидала столкнуться с Балком буквально нос к носу в их парадном подъезде. Правда и он, узрев мою ошарашенную мордашку, похоже, был удивлен не меньше… Стоп. По-моему, ты мне не веришь, так ведь?.. Не веришь!! Боже мой… Какая же я была дура! Неужели Ваше сиятельство — ревнивец??
— Оксаночка, не говори глупостей. Ведь я…
— Минуточку. Я просто хочу прояснить. Господин граф, неужели Вам, в Вашу умную голову взбрело приревновать меня к своему лейтенанту, и из-за этого сплавить из Владика? Какая-нибудь завистливая стервочка, или эта польско-еврейская гадюка Жужу оболгала меня? — лицо ее зарделось румянцем, а в глазах полыхнула такая нешуточная ярость, что Петрович смутился.
— Нет что-ты, что-ты… Какая ревность? Просто тогда…
— Только не лги мне, пожалуйста. По глазам же вижу.
— А даже если бы и так. Только наше расставание тогда было вызвано не какими-то пустяшными подозрениями, но прямым приказом Алексеева. На то у наместника были резоны. Дело обернулось так, что спорить было бесполезно. Наше военное положение тогда…
— Понятно. И не интересно… «Даже если бы и так…» Ну, что-ж, тогда про Василия Александровича я тебе все расскажу, как оно было. Дабы кое-кто ничего себе не выдумывал и никаких недомолвок на эту тему между нами не оставалось. Поэтому, как ты сам любишь говорить: «маленькое лирическое отступление».