Иркутск – Москва
Шрифт:
Полгода до боя у Шантунга стали для нервной системы Петровича если не форменным адом-кошмаром, то безжалостным испытанием на прочность. Раз умением и наскоком не получилось — первого не хватило, со вторым не повезло, оставалось лишь разыграть до верного карты нашего численного превосходства и экономической мощи. Для Тихоокеанского флота это означало задачу объединения эскадр Макарова, Руднева и Чухнина без критических потерь, для армии — вывод на полную мощность Транссиба и создание с его помощью минимум двукратного численного превосходства над японцами в Маньчжурии по штыкам и саблям. Со всем прилагающимся к этому артиллерийско-стрелковым
А после Шантуга у него не было не то чтобы свободной минутки, не было даже нормального сна, хотя бы по семь часов. Ибо ВСЕ должно было решиться в ближайшие несколько месяцев. И при этом он де факто комфлот. И вся ответственность за войну на море отныне на нем. Что это такое? Да то, хотя бы, что просто до сыта выкушать «Шустова» ему удалось лишь один раз. В тот памятный вечер, когда за кормой «Варяга» растворились в туманной дымке берега понужденной им к миру Японии… Нет, не им одним, конечно, но все-таки последние правки в мирный договор были внесены под его диктовку. Побежденные самураи проглотили все. А затем снова закрутило-понесло: собрания и празднества в свите наместника, когда шаг в сторону или прыжок на месте приравниваются к попытке побега. Срочный вызов в столицу. Рельсы-рельсы, шпалы-шпалы… И… И тут Случился Иркутск.
Любовь обрушилась на него внезапным водопадом какого-то сумасшедшего восторга, с могучей, бурной, дерзкой мощью всех нерастраченных чувств. Любовь не безответная, но в чем-то запретная, ибо его избранница была в силу жизненных обстоятельств не свободна. К тому же о перспективах брака с певицей родом из самых низов общества, его сиятельству, графу Владивостокскому, прекрасному семьянину и отцу троих замечательных сыновей, лучше было не думать. Тем более, если в голове у него зреют планы реформирования русского флота. Без погон, с полным «игнором» со стороны Зимнего и морской офицерской касты, его удел — писать мемуары, слушать дивное меццо-сопрано и со стороны тоскливо наблюдать, как Россия катится в бездну… Увы, в вопросах семьи и брака высших эшелонов дворянства, обычаи и нравы Российской империи начала двадцатого столетия серьезно отличались от таковых в России начала века двадцать первого.
Что ему теперь с этим делать? Вопрос риторический. Не знаешь, что делать — ничего не делай, вот единственный вариант, не ведущий к немедленному верному проигрышу. А дальше время и обстоятельства изменят ситуацию, вероятно открыв и новые «окна возможностей».
" Угу. Пора бы и баиньки тебе, теоретик лысеющий, блин… Какие еще «окна возможностей»? Скорее, по Насреддину: «кто-то сдохнет. Или шах, или ишак, или я…»
Но в этот момент снаружи тихонько постучали…
В длинном, в пол, ультрамариновом бархатном халате, с тонким, золотым обручем, перехватившим ее густые, непокорные локоны, Окса была прекрасна…
— Тс-с… — ее холодный пальчик нежно прижался к его губам, замершим в невысказанном вопросе, — Господин адмирал, я к Вам с важным, секретным донесением. Но сначала мне очень хочется узнать у Вас, мой дорогой, кто он, тот улыбчивый мальчик в мундире лейтенанта кайзеровского флота, что час назад назвал меня «хорошенькой, милой девочкой?..»
И с этими словами баронесса фон Гец, грациозно увернувшись от прочувствованного шлепка по попке, проскользнула внутрь
* * *
Если судьба предоставляет тебе шанс, спеши им воспользоваться. Ибо в следующий раз он может не повториться. А уж если так случается, что тебе дали свыше… ну, или еще откуда, «добро» на вторую попытку, пренебречь ею способны лишь «язвенники и трезвенники», а также клинические идиоты. Петрович ни к одной из данных категорий Homo sapiens себя не относил. «И, в конце-то концов, две шикарные любовницы, это лучше чем одна, не так ли?» На том мораль тихо и тактично скончалась, за себя оставив лишь страсть и нежность. Но… не судите, да не судимы будете. И кто из вас без греха… не так ли было когда-то сказано. А лучше просто молча завидуйте, что герою — спасителю Отечества кое-что дозволено…
* * *
В дверь вновь осторожно постучали…
— Что? Опять?.. Милая, я столько не выдержу… — прошептал Петрович, медленно возвращаясь к реальности из объятий Морфея, хотя засыпал он в объятиях совсем других. Увы, но на память о них ему осталась лишь легкая отдушка дорогого парфюма на подушке.
Постучали еще раз… После чего дверь глухо пробубнила голосом его ординарца:
— Всеволод Федорович, Ваше сиятельство! Все ли в порядке у Вас? Можно ли кофий подавать?
— А! Тихон… Сколько времени-то, дружок дорогой?
— Дык, почитай без четверти к полудню уже.
— ЧТО?!.. Это я столько продрых? Хотя с такими шторами и не мудрено… А что на палубе? Гостьи наши поднялись ли уже?
— Дык, значит… С одиннадцати часиков, почитай, и господа офицеры наши, и дамы, у германцев в вагон-ресторации. Их императорское высочество принц Адальберт с адмиралом Тирпицем просили всех на званный завтрак, нынче у кого-то из ихних офицеров день рождения. Но когда узнали, что вы еще не вставали, приказали Вас не беспокоить… Вот.
— Ясно… «Какой шустрый лейтенантик, однако… Так можно успеть к шапочному разбору…» Тащи скорей свой кофий! «Вот черти, бросить своего адмирала!? Как только шорох юбок услышали, так про всю субординацию забыли…» Тихон!! Погоди. «Шустова» принеси не початую. И не вскрывай.
— Сей секунд организуем, Ваше сиятельство!
— Задолбал. Коли нет никого вокруг, говорил же тебе, чтоб без сиятельств!
Петрович сладко потянулся, и дотянувшись до шнурка, раздвинул шторы. Яркий солнечный свет принес с собой какое-то дивное, почти летнее тепло, нежно припекая кожу. Мелькая за стеклом, подернутые светло-зеленым дымом березовые перелески будто кричали ему в след: «Зиме конец! Победа!..»
«Победа. Да… И жизнь-то налаживается, елы-палы! Только кто этот шустрый лейтенантик, пАнимаишь?.. Ладно, двинем разбираться, на кого там еще наша очаровательная баронесса напоролась за полночь. Как пить дать, мои орёлики кого-то из немчуры в гости затащили, подальше от тяжкой длани его шефа Альфреда. И за перекуром сей „гансик“ нашу красу-девицу и „срисовал“. Но… Дело-то молодое. А нам что остается? Нам остается на всякую ерунду не обращать внимания. Я ведь не ревнивец. Или где?..»
С Тирпицем Петрович практически столкнулся в переходе между вагоном прислуги немецкого принца и рестораном. Шеф маринеамт при этом звякнул всеми своими орденами, коими был увешан как рождественская елка игрушками.