Ищем человека: Социологические очерки. 2000-2005

Левада Юрий Александрович

Стоит заметить, что характеристика символического действия как «игрового» отнюдь не лишает его серьезности, значения, которое может быть и трагическим; речь идет только об определенной конструкции, структуре действия, способах его восприятия. И точно так же отнесение какого-либо действия к «чисто символическому» не лишает его социального значения. Но означает такое действие не то, что записано на его «вывеске», а что-то иное. Так, «чисто» церемониальное приветствие означает соблюдение некой нормы отношений, приличия, протокола; обычно демонстративное значение имеет несоблюдение такой нормы.

Миф и ритуал

Между различными школами социальной антропологии давно идет дискуссия относительно исторической первичности «идеологического» (миф) или «ритуального» (обрядовое действо) в древнейших культах. Согласно одним исследователям, ритуал – это как бы театрализованный миф, согласно

другим, миф – своего рода развернутое описание ритуальных процедур и отношений. В трактовке Э. Дюркгейма и его школы именно ритуальное действие, сакрализующее отношение человека к обществу как высшей реальности, служит основой социальных связей. Причем священные ритуалы культов в современном обществе заменяются светскими, политическими.

Наиболее существенным для изучения символических действий является социальное значение священных и светских ритуалов.

Для русского православия издавна было характерно «обрядоверие», т. е. установка на обрядовую сторону культа как основу его массового воздействия, при относительном невнимании к идейной (богословской, теоретической) стороне веры. Защитники официального православия ссылались на византийскую традицию, в которой обрядам, убранству и самой архитектуре храмов придавалось решающее значение для сохранения устоев религиозности. Эти давние споры позволяют проиллюстрировать вполне современную и вполне социологическую (равно как и социально-псхихологическую) проблему коллективного ритуального воздействия на человека. Многочисленные исследования показывают, сколь большое влияние на отдельного человека может оказывать непосредственно контактная, «малая» (коллективно-психологическая) группа особенно в ситуации массового направленного возбуждения, как это обычно бывает в традиционных ритуалах. Именно этот прием, с большим или меньшим эффектом, воспроизводят и светские, политические, групповые ритуалы.

Имеются основания полагать, что традицию «обрядоверия» восприняли – и довольно эффективно использовали – большевики после утверждения своего господства и особенно после преодоления собственного утопизма. Чем меньшую роль в политике играли идейные установки правящей верхушки (по сравнению с прагматическими ориентациями на державное величие), тем большее значение придавалось символической и обрядовой стороне властвования. Коллективные акции всевозможных «массовок», демонстраций, собраний и съездов разных уровней превращались в символические церемонии. Примечательно, что партийно-политические ритуалы действовали не в мифологической (или идеологической) системе, а в реальной системе власти, господства, подкрепляемой карательными мерами. Важнейшую роль в системе политического ритуализма играл, разумеется, культ непогрешимого вождя (в периоды угасания системы подмененный культом памяти бывшего лидера или апелляцией к «мудрой партии»).

Возможно, нуждается в пояснении такое понятие, как социальный или социально-политический миф. В обиходном (светском, конечно) и публицистическом словоупотреблении – кстати, с «подачи» примитивного богоборчества – мифом именуется всякое ложное утверждение, неверная информация, несостоятельная гипотеза или теория и т. п. Никакого отношения к пониманию или преодолению социальной мифологии такие определения не имеют. Социальные мифы – это теоретические (идеологические, «утопические» в терминологии К. Манхейма) конструкции, воспроизводящие на светском и современном материале структуру и некоторые функции первоначальных, культовых образцов. Дело не в том, имеются или нет в социальном мифе какие-то «правильные» или «неправильные» компоненты, а в том, какую конструкцию они образуют и как используются. Образцы таких мифологических конструкций (или типов) немногочисленны, все они давно описаны антропологами – это мифы о сотворении, грехопадении, спасении, искупительной жертве, равенстве и неравенстве, об избранных народах, о героях и подвижниках и пр. В любых вариантах светской мифологии эти древние образцы воспроизводятся на современном материале, следы такой модернизации обнаруживаются в различных идеологиях – от либеральных до социалистических и националистических. И в любых вариантах социальная мифология – возможно, и независимо от воли своих сторонников – превращается в предмет веры, в символическую структуру, которую можно принимать или отвергать, но которая не подлежит рациональному суду. Исследование мифологии или идеологии возможно только извне, с позиций объективной науки.

Символические конструкции как «материал» общественного мнения

На том уровне коммуникативных систем общества, который выявляется в массовых опросах (иногда он именуется «массовым сознанием», «обыденным

сознанием»), исследователи имеют дело скорее с «массовыми» (массово-значимыми) символами оценок, переживаний, установок, чем непосредственно с самими этими явлениями. Причем с символами, так сказать, стандартизованными, соответствующими действующим эталонам-стереотипам. На массовое восприятие действуют раздражающие, тревожащие, восторгающие и прочие символы событий, а не сами эти события (причислим к ним и события идейного плана). Сложные идеологические конструкции действуют на общественное мнение только через свои символические выражения – лозунги, лица, обозначения и т. п. Современная технологическая политическая пропаганда («PR»), в отличие от своих предшественников начала и середины XX века, стремившихся «нести в массы» свои программы и концепции, умеет достаточно цинично использовать это обстоятельство. И не только не смущается вульгарностью массового восприятия любого идеологического материала, но именно на такое восприятие и ориентируется.

Иногда, впрочем, в роли символических «раздражителей» оказываются символы иного порядка, как бы «вторые производные» от символических феноменов – например, в недавней ситуации массового обсуждения государственной символики России.

Предельная простота символических структур (разумеется, не имеющая никакого отношения к туманной многозначности эстетических феноменов эпохи символизма), воспринимаемых и воспроизводимых в общественном мнении, – одно из условий их феноменальной стабильности. Как известно из исследовательской практики, общественное мнение, по крайней мере в конкретных вопросах, в элементарно-символическом представлении, в основном работает по принципу простейшей контактной схемы «да – нет» (одобрение-осуждение и т. п.), средние варианты ответов чаще всего означают уклонение от выбора. Только при сопоставлении ряда ответов, особенно в некоторой динамике, становится заметна более основательная неуверенность общественного мнения (принцип «да, но… – нет, но…»).

С этой элементарностью символического представления, как можно полагать, связана и «непротиворечивость» общественного мнения, т. е. наличие в нем взаимоисключающих суждений, не вступающих в противоречие друг с другом.

Функции символических структур

В принципе символические образования действуют во всех сферах человеческой жизни и поэтому могут представлять самые разнообразные ее компоненты – но в упрощенном, «архивированном» виде.

Первейшей из функций символов, вероятно, можно считать обозначение принадлежности в смысле разделения «своих» и «чужих». Далее стоит отметить функцию определения статуса в социальной иерархии (высшие – низшие), профессиональной группе, ориентиров (целей, рамок, норм) деятельности, авторитетов (моральных, должностных, сакральных).

Символами принадлежности прежде всего являются категории (или понятийный аппарат), обозначающие восприятие человеком социальной реальности как разделенной на «свое» и «чужое», «наше» и «не-наше» и т. д. Социальные «наполнители» такого фундаментального разделения могут быть семейными, клановыми, классовыми, государственными, конфессиональными и пр. (одна из модных сегодня тем – «цивилизационные» барьеры). Характером разделительных линий определяются и рамки идентификации с одной «половиной» и отчуждения от другой. А затем (логически, не исторически) выступают на сцену традиционные или специально сконструированные символические «значки» принадлежности – термины, слоганы, эмблемы, официальные или конспиративные. Конечно, первоначальные разграничения – чем бы они ни были вызваны – обозначались лишь такими примитивными и фундаментальнейшими барьерами, как табу, развернутые обоснования появились значительно позднее.

Категории и «значки» принадлежности, как известно, проходят проверку в катастрофических обстоятельствах. Критическая ситуация, возникшая после чудовищных актов террора и сентября 2001 года в США, ставит (точнее, обостряет) заново чуть ли не все основные проблемы сближений и разграничений, или конвергенций и дивергенций, в мировом масштабе. На экранной поверхности последних месяцев – противостояние символов: звездно-полосатого американского флага на улицах США, на лацканах пиджаков, и портретов Усамы бен Ладена на бурных мусульманских митингах. Основные проблемы возникают, конечно, на иных уровнях, главная из них – какого типа разграничения обозначены в таком противостоянии. Пока не предложено убедительных объяснений происходящему, их роль исполняют отсылки к понятийным символам («заговоров» против современной цивилизации, «столкновения» непримиримых цивилизаций, «просто» преступных «заговоров» и пр., впрочем, предложенный набор не слишком велик).