Ищем человека: Социологические очерки. 2000-2005
Шрифт:
По-видимому, значение символических средств принадлежности особенно велико, когда сама принадлежность к определенной общности является проблемой. В какой-то мере этим объясняется большая – и довольно успешная – роль символов в утверждении национального единства разнородного американского общества. Попытки же символического закрепления советской общности (например, с помощью таких понятийных форм, как «мы советские люди», а также значков, флажков, портретов) в конечном счете оказались безуспешными. Должно быть, в одном случае происходили процессы сближения социальных и этнических групп (вынужденные, трудные и противоречивые), в другом – процессы разъединения и взаимного отчуждения (под общим «колпаком» принудительной однородности). К этому добавляется другой, сугубо исторический фактор – характерная для американцев, молодой нации, привычка «играть» в собственную историю с помощью символизированных
Исключительное значение символов принадлежности присуще обычно специализированным, искусственно сконструированным социальным общностям – военным и т. п., которым подражают молодежные группировки. Современная всеобщая мода на камуфляж как символ «окопной» суровости пришла – через несколько этапов – на смену блеску эполет и звону шпор и играет в принципе такую же роль.
Другая ось символизации социальных явлений – временная. Подобно тому как индивидуальная человеческая память размечает собственную жизнь знаменательными событиями, социальная память – как официальная, так и неофициальная, массовая – выделяет в истории моменты чрезвычайной важности или приписывает им такое значение. Чаще всего это «первоначальные» события («начало» истории страны, народа, государства, политического строя) и связанные с ними судьбоносные победы или поражения, героические подвиги и т. д. Реальность или фантастичность событий и персонажей исторической мифологии не имеет значения.
В российской исторической мифологии роль первоначальных символов играли легенды о призвании варягов, об Иване Сусанине, в советской – о «штурме» Зимнего дворца и пр. Зарубежные аналоги таких первоначальных событий – от легенды о Ромуле и Реме до символизированных событий 4 июля в США, 14-го – во Франции и т. д.
В современной же России начало исторических координат отсутствует. Не признавая старых, царских, советских, «первоначальных» символов, страна не получила никаких новых (маловероятно, что таковым станут считать инаугурацию очередного президента). Примечательно, что в августе 2001 года из всех государств бывшего Союза только в России никак официально не отмечалось десятилетие событий 1991 года. Бесславный провал переворота ГКЧП, означавший конец партийно-советской системы, не стал ни государственным, ни народным праздником. По данным опроса (июль 2001 года), 45 % россиян видят в этом событии просто эпизод борьбы за власть в высшем руководстве страны, еще 25 % – трагическое событие, и только 10 % – победу демократической революции… Между тем отсутствие признанного «начала» – тоже важный символ, означающий неопределенность, неустойчивость, неясность перспектив нынешнего режима.
Еще одна ось символического самоопределения общества – пространственная, имеющая особенное значение для российского существования и самосознания во все времена. Отечественная мифология «бескрайних» просторов и «неисчерпаемых» природных богатств постоянно выступала естественным символом величия страны и закреплена в бесчисленных текстах – от официозных до иронических («страна у нас большая, порядку только нет», «от моря до моря, от края до края…», «широка страна моя родная, много в ней лесов, полей и рек» и т. п., до последнего произведения С. Михалкова включительно). Символика богатств, не требующих усилий для своего создания, очевидно внесла свою лепту в оправдание экстенсивной экономики, живущей за счет естественных ресурсов и неспособной освоить обширные территории на Востоке и Севере. Но пространственный фактор в отечественной истории и мифологии имеет, как известно, и другое измерение – геополитическое или межцивилизационное. Превращение этого исторического обстоятельства в символ «предназначения» России – превращение, которым занимаются многие отечественные и зарубежные теоретики (и которое в общественном мнении и политических дебатах выражается в представлении об «особом пути» страны), означает всего лишь стремление оправдать собственную отсталость и пассивность.
Символизация и ее уровни
Сравним три формулы обиходного словоупотребления: (i) некоторое явление (событие, произведение, действие) «стало символом», (2) какое-то явление осталось «только символом», (3) что-то «перестало быть символом». В первом случае имеется в виду повышение значения частного, локального явления до уровня общезначимого, важного. Такую трансформацию можно считать символизацией. Во втором случае явление, обозначенное символом, утрачивает свое «реальное» (внесимволическое) содержание, происходит как бы опустошение символа. Но если символ утрачивает «предметное» значение, он не обязательно лишается всякого смысла
Подобные «дефинитивные» проблемы нередко, особенно в эпохи незавершенных переходов, приобретают весьма актуальное, даже эмоционально насыщенное значение. Пример – напряженная полемика последних лет о символах и памятниках советского периода (причем преимущественно о восстановлении таковых на прежних местах).
К символическим трансформациях можно отнести также сакрализацию и десакрализацию символов. Значение священных или сакральных в социальной, политической, культурной сферах (т. е. в мире светских, нерелигиозных отношений) приобретают символы исключительной важности, неприкасаемые, далеко вынесенные за пределы каких бы то ни было сомнений и критики. Идеологизированный – по крайней мере, в своих собственных определениях – советский строй всегда нуждался в сакрализованных идеологических авторитетах (к которым кроме признанных классическими авторитетов причисляли политически одобряемых писателей, исторических персонажей и др.).
Сомнения в непогрешимости персонажей из такого списка не допускались, – если, впрочем, сомневаться не считала нужным сама высшая власть – главный реальный носитель непогрешимого авторитета в обществе. А потому после падения этого последнего возникла ситуация, когда рациональная критика бывших сакральных символов оказалась допустимой, но как будто утратившей смысл. Памятники оказалось проще сломать, чем переоценить, превратив их из священных символов в исторические. И точно так же священные еще вчера имена, события, произведения было проще осмеять и забыть, чем переоценить, превратить в предмет изучения их содержание и влияние. Результат оказался ненадежным или даже двусмысленным. Изгнанные со священного пьедестала авторитеты сохранили свое влияние (по крайней мере, символическое) на значительную часть населения. Так, по опросным данным, большинство российских граждан после десяти лет шумной борьбы с символами прошлого позитивно оценивает деятельность В. Ленина и Октябрьскую революцию 1917 года.
Правда, положительные оценки бывших авторитетов не означают возвращения их сакрально-символического значения. Не имеют шансов приобрести его и нынешние политические деятели, даже при высоком уровне общественного доверия. Изменились, по всей видимости, необратимо, сами возможности сакрализации социального пространства. Между прочим, это связано с видимым возрождением церковности. В свое время советские власти вели яростную борьбу с церковью как носителем конкурентного сакрального авторитета, стремясь утвердить собственную монополию на высшие ценности. Происходившее с конца 80-х признание церкви государством фактически означало отказ государства от претензий на такую монополию, а тем самым и от притязаний на сакральность своих устоев.
После падения священных символов и авторитетов советской эпохи, а вместе с ними и мифологии «трудовых подвигов», после десакрализации революционного переворота 1917 года и т. д., единственным средоточием сакральных символов и мифов оказалась Великая Отечественная война. Песенная формула «священная война», появившаяся в первые дни боев, приобрела затем вполне серьезный, отнюдь не метафорический смысл. И в сталинские, и в брежневские годы не допускались малейшие сомнения в правильности предвоенной политики, в официальных данных о потерях, в мифах о героях и подвигах (сочиненных или раздутых пропагандой) и т. д. Сейчас официальных запретов на такие темы нет, но существует сильнейшее «табу» общественного мнения, не желающего расставаться с последним символом исторического величия [34] .
Война за символы и «символические войны»
Символические моменты всегда играли заметную роль в конфликтах и войнах различного масштаба. Иногда они исполняли роль триггерного (спускового) механизма, как, например, выстрел Гаврилы Принципа перед Первой мировой, иногда давали символическое прикрытие или даже являлись оправданием конфликта (войны «за престиж» – англо-аргентинская за Фолклендские острова или советско-китайская за остров Даманский), предлагали средства психологической мобилизации (например, с помощью стандартного лозунга Первой мировой «За Бога, царя и отечество!», превращенного в следующей войне в «За Родину, за Сталина!»).