Ищейка
Шрифт:
Фонарик упал и сразу погас. Вор, круша все на своем пути, метнулся туда, метнулся сюда, врезался в стенку, рухнул и стал возиться на полу, не то пытаясь раздеться, не то сражаясь с кем-то невидимым.
Кульков, справившись кое-как с цепким и злым, как черт котенком, осторожно приблизился к преступнику, беспомощно ворочавшемуся среди груды товаров.
— Ни с места! Руки вверх! Стреляю без предупреждения! — выкрикнул Кульков (вернее, попытался выкрикнуть, на самом деле эти решительные слова были произнесены сорванным, петушиным фальцетом).
Преступник
С помощью пистолетной протирки Кульков освободил от пут шею и рот преступника. В благодарность за этот гуманный акт тот укусил Кулькова за палец и завопил благим матом: «Кузьмич, меня менты повязали! Выручай, гад!»
Неизвестный пока еще Кузьмич, все это время хоронившийся где-то неподалеку, получил, наконец, достоверную информацию о происшедшем и — судя по быстро удаляющемуся топоту ног — сделал из нее совершенно правильные выводы. Кулькову не оставалось ничего другого, как через разбитое окно кинуться вслед за ним.
Мрак, можно сказать, был абсолютным, лишь иногда в разрывах облаков капелькой ртути вспыхивал осколок месяца. Отчаянно брехали разбуженные выстрелом собаки. Легко ориентируясь по свежему следу, Кульков добежал до конца деревни, пересек узенькую полоску пашни и вступил в лес. Здесь Кузьмич явно потерял ориентировку — след петлял, пересекался удаляясь от того места, где находилась спрятанная автомашина.
— Эй! — крикнул Кульков. — Не беги! Пропадешь ведь!
Ответа не последовало. Кузьмич, как поднятый с лежки волк, уходил в глубь леса, и сухой валежник гулко трещал у него под сапогами. Почва постепенно становилась все податливей, ноги тонули в сыром мягком мху, явственно потянуло болотом.
Кульков замер, принюхиваясь. След больше не убегал вперед, а обрывался метрах в десяти, и там, в его конце, за толстой сосной стоял Кузьмич, вскинув над головой руку, с чем-то железным, увесистым. Как загнанная в угол крыса, он был готов защищаться до конца, но обильно хлынувший липкий пот выдавал его страх.
— Эй, не дури! — Кульков вырвал клок мха вместе с торфом и швырнул Кузьмичу прямо в грудь. — Брось железку!
Кузьмич бросил, но не на землю, а в Кулькова, конечно же, промахнулся и побежал прямо к болоту.
— Стой! — крикнул Кульков. — Там трясина! Пропадешь,
Однако Кузьмич шел напролом, врезаясь в кусты, спотыкаясь на кочках, проваливаясь в колдобины. Кульков, выбирая сухие места, трусил параллельным курсом. Каждое дерево, каждую ямку он узнавал так же легко, как если бы сейчас был ясный день.
Кузьмич вскрикнул и по самую грудь ухнул в яму со ржавой холодной жижей.
— Ну что, допрыгался! — сказал Кульков. — Я тебя предупреждал. За ветки хватайся, над головой они у тебя! Так! Грудью ложись, не бойся! Влево выбирайся! Еще! Ну, слава богу. Да не туда! Только влево!
Кое-как Кузьмич все же выкарабкался из трясины и снова побежал, теперь уже держась края болота. Вода смачно хлюпала в его сапогах.
— Постой! — уговаривал его Кульков. — Ты что, всю ночь бегать собираешься? Учти, у меня пистолет есть. Могу и применить.
— Не попадешь! — прохрипел Кузьмич.
— Попаду! Я тебя как на ладони вижу! — Кульков снова запустил торфяную бомбу и, судя по реакции Кузьмича, весьма удачно.
— У тебя что, прибор какой-то есть?
— Есть.
— Слушай, а что я сейчас делаю? — Кузьмич остановился.
— Папиросу достал, закурить хочешь. Да только спички твои промокли, не зажигаются.
— Отпусти меня. Я тебе денег дам. Много. Все что есть отдам. Дом купишь, машину.
— Дом у меня имеется, а машина и казенная сгодится.
— Ну тогда просто так отпусти. Человек ты или нет?
— А сам ты кто? Знаешь, сколько из-за тебя баб по деревням ревет?
— Значит, не отпустишь?
— Не отпущу.
— Ну тогда стреляй. Я с места не сдвинусь.
— Зачем стрелять. Сейчас мне подмога подоспеет. За уши тебя потянем.
Действительно, со стороны деревни уже слышался рев автомобильных моторов, лай вновь всполошившихся, уже притихших было собак.
— Ладно, сдаюсь, черт с тобой, — тяжело вздохнул Кузьмич. — Скажешь начальникам, что я, дескать, добровольно… с повинной явился…
— Это можно.
— Но учти, не будет тебе больше в жизни счастья. Прокляну я тебя. Я умею. Меня бабка научила. И тебя прокляну, и детей твоих.
— А детей зачем? Дети тут ни при чем.
— Хорошо, детей не буду, — немного подумав, сказал Кузьмич. — Но тебя все равно прокляну…
Если на белом свете есть кто-то равнодушный к славе, то это скорее всего тот, кто этой славы уже хлебнул по самую завязку. Ну а если тебе довелось попробовать ее впервые, да еще полным ковшом, тут уж равнодушным остаться никак нельзя. Этот тезис доказал свою справедливость и на примере Кулькова, переживавшего в эти дни свой звездный час.
Люди, еще совсем недавно относившиеся к нему с полным безразличием или открытой неприязнью, теперь здоровались первыми и уважительно жали руку. В числе двенадцати других особо отличившихся сотрудников (начальника, его заместителя, шофера начальника, Дирижабля, Печенкина и семи столичных майоров) он был поощрен денежной премией в размере половины оклада.