Ищите Солнце в глухую полночь
Шрифт:
На два часа опаздывал самолет из Сыктывкара.
В зале было много народу, и она вышла и долго стояла под мелким моросящим дождем, вглядываясь в темное небо – не появится ли самолет.
Прибывали самолеты из Киева, Риги, Одессы.
Не было самолета из Сыктывкара.
Он прилетел только в девятом часу. Сразу же к нему подъехала машина «Скорой помощи». Два санитара стали с носилками у трапа, дожидаясь, пока сойдут пассажиры, и, когда Маша увидела этих двух людей, одинаковых в своих форменных куртках, с усталыми, равнодушными лицами, ей стало вдруг холодно. Она поежилась, подняла воротник пальто и смотрела, как медленно и долго
Потом – помнила Маша – долго, очень долго сидела она в пустом коридоре больницы, залитом желтым светом, и смотрела на дверь кабинета, за которой был Андрей, и ждала, когда кто-нибудь появится оттуда. Но из кабинета долго никто не выходил. Наконец появился доктор – большой сутуловатый человек с седыми висками и светлыми утомленными глазами. Маша встала, молча глядя на него; халат соскользнул на пол, но она не заметила этого. Доктор нагнулся, поднял халат и накинул ей на плечи; закурил, жадно затянулся и спросил ее:
– Жена?
Она молча кивнула, не сводя с него глаз.
– Будет жить, – негромко сказал доктор, но голос его, казалось, разносился по всему коридору. – Должен жить...
– Можно мне видеть его?
– Нет, не сегодня. Завтра...
В это время из кабинета вывезли тележку с Андреем. Его темные волосы и черная борода резко выделялись на белоснежной наволочке, и от этого лицо его казалось безжизненным. Глаза были закрыты.
Маша пошла рядом, тихо позвала:
– Андрюша...
Он не слышал ее, и через несколько секунд двери палаты закрылись перед ней, и она осталась одна.
Вскоре появился Сергей и увел ее. Он успел побывать дома и приехал за ней на машине. Они быстро ехали по мокрым и совсем пустым улицам – вероятно, было уже очень поздно. Сергей ничего не спрашивал, и она не сказала ему, куда ехать, и он привез ее к себе домой. Она вошла в большую комнату и села за стол, не раздеваясь.
– Расскажите, как это было, – попросила она.
– Может быть, не сейчас? – неуверенно спросил он, наклоняясь к ней и заглядывая в глаза.
– Сейчас.
Он стал рассказывать.
– ...Олега мы отыскали быстро, а вот с Андреем вышло хуже. Испортилась погода, и мы три дня не могли подняться с аэродрома. Отправили четырех человек пешком по берегу Койнура, но и они не нашли его. Потом выяснилось, что Андрей выбрался на берег Койнура на другой день после того, как они прошли мимо. И в тот же день, буквально на несколько часов раньше его, мы пролетали там на вертолете. Он даже слышал шум мотора – до берега оставалось всего с полкилометра. Два дня после этого мы опять не могли подняться с аэродрома – то дождь со
Он замолчал.
– А Олег? – безучастно спросила Маша.
– Ну, с ним ничего страшного – дней через десять выпишется.
Положение Андрея было очень тяжелым – к сильнейшему обострению арахно-энцефалита*[Арахно-энцефалит – воспаление оболочек головного мозга.] прибавились воспаление легких и нервное истощение. Андрей часто впадал в беспамятство, бредил и был так слаб, что с трудом мог пошевелить рукой и почти не разговаривал. Потом Маша узнала, что все врачи отделения считали его безнадежным и только Алексей Александрович Минский – тот самый, с кем она говорила в первый день, – еще на что-то надеялся.
Вечером четвертого дня дежурный врач приказал перевести Андрея в изолятор – маленькую темную комнатку, словно специально предназначенную для того, чтобы в ней умирали люди... Там Маша провела самую страшную ночь в своей жизни – рядом с беспомощно распростертым Андреем, своим отчаянием и его смертью, притаившейся где-то близко. Горела только маленькая настольная лампочка, прикрытая жестяным колпаком, и ее желтый неяркий свет отчетливо разбивал комнату надвое, высвечивая на полу тусклый круг, а серые стены и потолок излучали мрак. Снаружи к окнам плотно прижималась шелестящая ветром темнота, и иногда ночь бросала в стекла горсти дождя, и комната вздрагивала от жесткого и дробного стука крупных капель...
Андрей был без сознания, и каждый час приходила дежурная сестра и делала уколы.
Маше казалось, что эта ночь никогда не кончится, а если наступит утро, то Андрея уже не будет. Но смерть пощадила его в ту ночь...
Утром заглянул дежурный врач и был, кажется, немало удивлен тем, что Андрей еще жив. А потом пришел Минский, и Андрея немедленно перевели в палату – не в прежнюю, общую, а в небольшую светлую комнатку рядом со столиком дежурной сестры. Алексей Александрович распорядился поставить там койку и для Маши, и с того дня она проводила в больнице большую часть суток. И – странное дело – там ей было легче.
Отчаяние охватывало ее в те редкие часы, когда она возвращалась в свою комнату в общежитии. Она не могла долго пробыть там и уезжала к Андрею.
Шла долгая и тяжелая борьба за его жизнь. И еще не раз, кроме той страшной ночи, ей казалось, что вот-вот все будет кончено... Казалось невероятным, что до предела ослабевший человек может выдержать такие мучения. Временами боль была настолько сильна, что не помогали двойные дозы наркотиков, и тогда минуты становились вечностью. Андрей лежал неподвижно, сжимая ее руки, с закрытыми глазами – ему больно было смотреть, – и только по редкому тяжелому дыханию и испарине на лбу можно было понять, что он жив...
Новое утро приносило новые надежды, быстро наступавший вечер сменял их болью, тревогой, редкими стонами сквозь стиснутые зубы, когда Андрей снова – уже в который раз – терял сознание.
Таких дней и ночей было двадцать девять. Ночь 11 октября была первой, которую Андрей спал спокойно...
Утром Алексей Александрович особенно тщательно осматривал его и вдруг незаметно для Андрея лукаво и добродушно подмигнул Маше.
Она вышла в коридор, дождалась его там, почти беззвучно выдохнула, глядя ему в лицо: