Ищите связь...
Шрифт:
— Царский трон еще в феврале — тю-тю…
— Так это формальный момент, Серега! А главное-то сегодня решится. За это главное-то мы голов своих не жалели, по тюрьмам да каторгам мыкались.
— Да, есть что вспомнить!
— Да… Вот сейчас тут у нас, погляди, какая силища собралась — рабочие, матросы, солдаты. Тысячи! А из Зимнего защитнички все бегут и бегут, осталась юнкеров горстка. Я так думаю, что, когда сигнал дадут — мы их мигом сомнем. Но ведь в нашей победе неминучей и та кровь зачтется, что раньше была пролита. Сколько же мы народу потеряли, пока сюда дошли! А ежели о товарищах говорить, то больше всего помню Думанова. Человек был какой! Перемололи его тогда жандармские жернова…
ЧАСТЬ
ПРОГНОЗ РОТМИСТРА ШАБЕЛЬСКОГО
В 1911—1912 годах в Гельсингфорсе действовал подпольный Военно-революционный комитет, состоящий из десятка рабочих-большевиков, ведущих революционную пропаганду среди моряков Балтийского флота.
Штат расположенных в Гельсингфорсе Финляндского жандармского управления, Гельсингфорсского жандармского отделения, Свеаборгской крепостной жандармской команды в 1912 году насчитывал: полковников — 1, подполковников — 3, поручиков — 1, ротмистров — 2, вахмистров — 5, унтер-офицеров — 67, переводчиков — 3, писарей — 4.
Рейд, где стояли броненосные корабли российского императорского флота, был совсем недалеко от облицованной гранитом набережной Гельсингфорса, и поэтому с берега легко было разглядеть палубные надстройки, темные раструбы вентиляционных труб, круги иллюминаторов, линии лееров над бортами, черные неподвижные фигурки часовых возле повисших кормовых флагов. Когда со стороны моря налетал порыв студеного режущего ветра, складки флагов оживали, расправлялись, начинали струиться по воздуху, и тогда на белых полях полотнищ отчетливо проступали перекрещенные синие полосы.
Тяжелые, глубоко сидящие корабли словно застыли, оцепенели в ледяной весенней воде. И только движение черных фигурок на палубах да мягкий хрустальный перезвон колоколов, долетавший с рейда каждые полчаса, напоминали о том, что корабельная жизнь идет своим чередом.
К вечеру, когда с моря наплывали синие сумерки, линейные корабли и крейсеры теряли объемность, превращались в силуэты — сначала четкие, а потом расплывчатые, зыбкие, словно растворялись в наступающей темноте. Но слиться с ней не успевали — на высоких мачтах разом вспыхивали огни, над палубами загорались осветительные лампы, а вдоль бортов золотистыми цепочками желтели иллюминаторы. Все это созвездие огней переливалось, змеилось неверными бликами в черной маслянистой воде.
Может быть, в другой вечер — не такой промозглый и ветреный, как этот, — по набережной слонялись бы прохожие, любуясь карнавальной красотой разноцветных огней, причудливо отраженных морем, но при таком пронизывающем сыром ветре даже привыкшие к холодам финны предпочитали сидеть по домам. Да к тому же по гельсингфорсским понятиям было уже поздно — стрелки часов подходили к десяти. В это время чинный и строгий, одетый в гранит Гельсингфорс уже отходил ко сну, в окнах домов гас свет. Лишь в ночных ресторанах и клубах за толстыми зеркальными стеклами, прикрытыми плотным, подсвеченным изнутри шелком портьер, маячили неясные тени поздних посетителей — приезжих из Петербурга, морских или сухопутных офицеров. А на улицах было безлюдно.
И поэтому трудно сказать, сколько людей видело, да и видел ли кто-нибудь вообще, как взметнулся над рейдом, прорезал тьму голубоватый луч прожектора, уперся в клубящуюся кромку низкого облака, словно увязнув в нем, а потом заплясал огненным зигзагом,
Но если на берегу, может быть, и некому было взглянуть на сверкающий крест, то матрос второй статьи линейного корабля «Цесаревич» Сергей Краухов видел его как на ладони. Да и кому другому было его видеть, коли он сам только что собственными руками навел луч прожектора на купол?
Матросу невдомек было, что из-за этого прожектора в течение последних суток получили нагоняй несколько человек и что теперь наступала его очередь.
А началось все накануне вечером, когда после пробного плавания возвращался в гавань крейсер «Рюрик», шедший под флагом командующего морскими силами Балтийского моря. С крейсера световым семафором был передан на «Цесаревич» приказ адмирала, но вопреки строгим морским правилам ответное подтверждение о том, что приказ принят и понят, не было получено. Случилось же это из-за неисправности прожектора. Пока расчехляли запасной, командующий успел прийти в бешенство и выдал командиру «Цесаревича» фитиль такой эмоциональной окраски, что вахтенные офицеры с соседних кораблей, читавшие семафор, пришли в изумление. Пострадавший по чужой вине командир тут же на мостике учинил разнос старшему офицеру, сказав, что бардака на корабле терпеть не намерен. Старший офицер, в свою очередь, язвительно распек штурманского электрика лейтенанта Артемьева.
Следующим в этой цепочке должен был стать унтер-офицер Малыхин. Однако штурманский электрик нашел в себе силы погасить вспыхнувший гнев. Из всех его подчиненных лучшими специалистами были Малыхин и матрос второй статьи Краухов. Как назло, только что поступил приказ о переводе обоих в Кронштадт, и служить им под его началом оставалось что-то около суток. Ругать унтер-офицера, а тем более наказывать его, в сложившейся ситуации было никак невозможно, потому что в отместку он сделает вид, что чинит прожектор, а на деле проволынит с ним, а потом уедет, бросив все как есть. А в чем заключалась причина неисправности, лейтенант, по правде сказать, и сам не знал. Здраво взвесив все обстоятельства, он решил не только не ругать подчиненных, а, напротив, постараться задобрить их.
Вот почему его приказание Малыхину и Краухову прозвучало в тоне совсем не строгом. И тут же лейтенант добавил, что назавтра намерен дать обоим увольнение в город для того, чтобы они смогли сделать все, что им нужно перед отъездом. Конечно же, о ремонте прожектора и увольнении на берег было сказано так, будто одно с другим вовсе даже не связано, но электрики прекрасно поняли, что к чему.
С прожектором они начали возиться сразу же после обеда. Разобрали все чуть ли не по винтику, прощупали провода и контакты, проверили рубильники и крепления графитовых стержней, а причину поломки так и не обнаружили. Час проходил за часом, и электрики изрядно продрогли на студеном ветру, но греться не уходили. Нетерпеливый и порывистый Краухов в открытую злился, раздраженно кусал губы. Спокойный в обычное время Малыхин хмурил брови, вполголоса чертыхался.
Незаметно сгустились сумерки, стало еще холоднее. Краухов сбегал в шкиперскую, принес лампочку-переноску, и они продолжали возиться при ее тусклом свете. Иззябшие, усталые и приунывшие, они уже хотели кончать, так и не найдя причину неисправности, когда Малыхин решил на всякий случай заменить графитовые стержни. Краухов снова врубил ток, и на этот раз, к великой их радости, в глубине зеркального рефлектора сверкнула искра, соединив концы параллельных графитовых цилиндриков. Вспыхнула нестерпимым пламенем, пошла полыхать, сухо потрескивая под стеклом, вольтова дуга. От направленного в зенит отражателя встал голубоватый столб света, уперся в клубящееся дно проплывающего облака.