Ищите связь...
Шрифт:
Краухов чуть тронул круглый корпус прожектора — и луч послушно отклонился. И вот тогда-то у матроса мелькнула вдруг шальная мысль о том, что этот голубоватый свет как бы изливается из его рук и что он может попасть лучом в любое место, куда захочет, и не промахнется. Так было однажды в детстве, когда он с ребятами гнался за мальчишками с другой улицы. Противники успели проскочить земляной вал, за которым проходила уже их территория, и оттуда стали швыряться камнями. Друзья в нерешительности остановились, отступили на безопасное расстояние, а Сережка поднял с земли небольшой плоский камень-голыш, прикинул его на ладони и вдруг почувствовал,
Голыш описал необычно высокую дугу и угодил вожаку противников прямо в лоб, отчего тот взвыл и, забыв о своем достоинстве, в голос заревел. Потрясенные невиданным броском, а может быть, и слезами своего предводителя, мальчишки с соседней улицы позорно бежали, а Сергей весь остаток дня купался в лучах нежданной славы и безоговорочного восхищения друзей.
С той поры прошло лет двенадцать, и вот сейчас нежданно Краухов ощутил в себе послушную силу. Он крутнул прожектор, отчего луч метнулся, прорезал мрак. Озорно прищурив глаз, Сергей вдруг спросил Малыхина:
— Ну? Хочешь, с одного маху крест собора лучом накрою?
Не дожидаясь ответа, он резким движением развернул прожектор влево и остановил луч точно на верхушке купола. Глаза Сергея торжествующе блестели.
— Сдурел ты, что ли, Серега? — торопливо сказал Малыхин. — Вахтенный офицер заметит.
Но предупреждение запоздало — с палубы послышался окрик:
— Эй, на мостике! Кто там дурить вздумал? Немедленно вырубить ток и подойти ко мне!
Сергей резко дернул рубильник на себя, и голубоватый, почти осязаемый луч сразу исчез. Продолжала светить лишь переносная лампочка, и в ее свете Краухов увидел, как укоризненно покачал головой его товарищ. Без слов стало ясно: поминай увольнительную как звали! Однако раздумывать было некогда — раздражение в голосе вахтенного подхлестывало обоих. Первым скатился по трапу, грохоча башмаками, Малыхин, а за ним так же быстро Краухов. Печатая шаг, подошли к офицеру, дружно щелкнули каблуками, застыли с выпяченными подбородками. Подошли четко, как на царском смотре. Надеясь, что молодцеватая выправка, столь ценимая начальством, хоть как-то смягчит гнев офицера.
Он томительно долго рассматривал обоих, брезгливо кривил губы. Лицо как бы подернулось дымкой скорбного недоумения по поводу того, что приходится смотреть на таких законченных идиотов. Сбоку и чуть позади офицера словно врос в палубу боцман Хопров, ухмылялся в ожидании шикарного фитиля — мичман Корецкий был самым известным на корабле мастером издевательского разноса. Знали об этом и провинившиеся.
Но на этот раз ожидаемый боцманом спектакль не состоялся. Откуда-то вдруг вывернулся лейтенант Артемьев, спросил торопливо:
— Случилось что-то, господин мичман?
— Цирк! Дивертисмент! Феерия! — пожал плечами Корецкий. — И кроме этого — ничего.
— Не понял?
— Да понимать в це’ом нечего. Вот эти о’ухи, — мичман кивнул в сторону вытянувшихся матросов, — только что резви’ись подобно несмыш’еным отрокам. А как именно — пусть сами до’ожат…
— Вполне резонно, — согласился Артемьев.
— Дозвольте доложить, ваше благородие, — сказал, кашлянув, унтер-офицер, — главная неисправность в прожекторе полностью устранена. Вольтова дуга горит и дает положенный луч!
— Так! Ну а дальше что?
— А дальше… Дальше мы провели проверку на круговое движение прожектора, однако повели луч слишком низко и случайно высветили часть берега.
— И это все?
— Никак нет, ваше благородие! Как раз в этот момент поворотный круг заклинило и луч на соборе остановился…
— Все?
— Все, ваше благородие!
Мичман Корецкий хмыкнул, с усмешкой хлопнул снятыми перчатками о ладонь.
— Ве’ико’епное объяснение! Видите, они с’учайно высвети’и берег. Это нам просто посчаст’иви’ось, что они прожектор чини’и, а не пушку, а то ведь мог’и с’учайно выпустить снаряд в собор…
Как и все офицеры на корабле, лейтенант Артемьев знал, что мичман Корецкий, несмотря на молодость, страшенная зануда и если его не остановить, то тирада будет длиться до бесконечности. Он умело воспользовался паузой, позволившей ему войти в разговор, не перебивая собеседника.
— Согласен с вами, мичман, целиком — безответственность полнейшая. Оба заслуживают наказания. Итак, отменяю обоим завтрашнее увольнение на берег. А теперь соберите инструменты — и марш в кубрик!
У Сергея дрогнуло сердце — дождался-таки… И черт же его дернул поозоровать напоследок — и себя подвел, и товарища…
Они снова поднялись на мостик, Малыхин молча и, как всегда, аккуратно укладывал инструменты в гнезда брезентовой сумки, не говорил ни слова. Сергей видел по лицу товарища, что тот сердит и огорчен до крайности, и оттого чувство вины становилось еще острее — уж лучше бы отругал его Денис в сердцах.
Когда отнесли инструменты в шкиперскую и уже подходили к кубрику, Краухов не выдержал, нарушил молчание:
— Не серчай ты на меня, ради бога! Не подумавши я поступил, сам не знаю, как это получилось…
— То-то и оно, что мало думаешь! — неожиданно зло сказал Малыхин. — Правильно про тебя мичман сказал — отрок ты и есть… тебе не службу нести, а с мальчишками по улицам озоровать…
Слова товарища укололи Сергея. Он особенно был уязвлен оттого, что Денис высказался о нем как бы заодно с Корецким. Но в глубине души понимал, что за дело и по справедливости его ругают, и от этого становилось не легче, а еще горше.
Он хорошо знал и причину злости товарища — была у того на берегу знакомая девушка, работала табельщицей в портовой мастерской, и Малыхин как-то признался ему, что хочет жениться на ней. А теперь они уедут в Кронштадт, не побывав на берегу, и Денис не сможет повидаться с нею, предупредить об отъезде. Да и у самого Сергея была причина во что бы то ни стало побывать в увольнении. Но о том, почему это было так необходимо, он не имел права сказать даже Малыхину.
В кубрике, где после дня, проведенного на верхней палубе, воздух казался особенно спертым, при свете синей ночной лампочки Сергей подвесил на крючья парусиновую койку, тихо, чтобы не обеспокоить спящих товарищей, поставил к переборке тяжелые ботинки, привычно быстро разделся и улегся под одеяло.
Несмотря на усталость, сон долго не приходил к нему. Лежа с открытыми глазами, он все думал о своем неудачливом характере, из-за которого столько раз попадал впросак. И надо же было ему уродиться на свет с такой натурой!