Ищу повод жить (сборник)
Шрифт:
Анечка чуть не плакала.
– Не расстраивайся, – утешала её Анфисина мать, – может, он и не приезжал вовсе, дела какие были. Даже если слышал и обиделся… Любит – приедет.
– Меньше над парнями надо издеваться! – громко возмущался отец из окна. – Моду взяли! Обидеть хорошего парня! Тем более из соседней деревни ходит! И каждый день! И после работы!
– Не ходит, а ездит, – встряла Анфиса, – на велосипеде.
– Теперь уж не приедет, наверно, – сказала Анечка и заплакала.
Отец опять появился в окне:
– Не
– Ещё больше всё испортишь, дуралей старый! Зачем слово «Батон»-то повторять? «Насчёт Батона пошутили…» – передразнила мать отца.
Тем временем неслышно к кустам подъехал на велосипеде сам Батон.
Он уже с другого конца улицы подробно слышал «дебаты» о себе. Особенно гремел Михал-Степаныч (так звали отца Анфисы).
Витя давно был влюблён в Анечку Крылову, молодую симпатичную библиотекаршу с длинной косой.
Аня приехала в деревню из райцентра. Она подружилась с Анфисой да так и жила в доме добродушного Михал-Степаныча.
– Тёть Шур! – доверительно рассказывала Анечка. – Ведь он мне так нравится! Я бы за него и замуж согласилась…
И Анечка снова заплакала, уткнувшись тёте Шуре в плечо.
При таких словах даже Михал-Степаныч перестал «грохотать» и, расчувствовавшись, сказал:
– Всё равно завтра зайду к Батону.
А Батон… Стоял в двух шагах и не дышал от волнения. Его сердце сначала куда-то упало, потом высоко подпрыгнуло… от счастья.
– Здорово, Вить! – услышал он над ухом. Это подошёл скотник Митрич (возвращался с работы).
– Чего это они тебя здесь дразнят, а ты спокойно слушаешь?! – продолжал Митрич. – Я аж от скотного двора слышу.
– Ой! Батон! – воскликнули женщины как по команде, обнаружив, что они не одни.
Осенью сыграли свадьбу. А через год у Анечки и Виктора появился мальчик.
– Ах ты мой Батончик! – прижимая к груди малыша, радовалась Анечка. – Батончик ненаглядный!
– А-гу! – согласно отвечал малыш, а счастливой матери слышалось: «А-га!»
Надюшка
Посвящается сестре
Надя лихорадочно вытаскивала резиновый сапог, провалившийся в трясину. Сверху хлестал дождь. Надя промокла по самое некуда.
– Надюшка! – кричал отец, стараясь приободрить дочь. – Быстрей вставай! Сено погибнет!
«Погибну, наверно, я», – подумала Надя и, наконец, вытащила сапог. Она вылила из него болотную жижу вместе с симпатичной лягушкой и невольно залюбовалась её необычной зелёной окраской.
«Ква!» – поблагодарила лягушка и исчезла в родной пучине.
Быстро надев спасённый сапог, Надя побежала по болотной трясине на помощь отцу.
Хмуритьсядонёс ветер со стороны деревни: у Петрушкиных гуляла несвоевременная для сенокосной поры свадьба – женили сына.
«Им там легко не хмуриться… на гулянке всё-таки, – думала Надя, – и этот дождик ещё навязался…»
Природа услышала жалобу Нади и «выключила» дождик. Облака расступились и выпустили солнце. Повеселело, но работалось без улыбки.
Отец ловко продевал копну у её основания двумя оглоблями – и носилки готовы. Бери и тащи! Переправить копну сена из зыбкой трясины на твёрдое место – дело по плечу не каждому.
Иногда трясина сопротивлялась выносу своей «собственности», и один из несунов проваливался чуть ли не по пояс.
Отец и дочь двигались, как на замедленной плёнке: «два муравья тащат огромную кучу». Посмотреть со стороны – умора! А подойти поближе, то не до смеха – пот, боль, усталость.
«Жаль Надюшку», – думал отец о любимой дочке, но, уверенный в своём собственном здоровье, был уверен и в здоровье дочери, считая, что труд только укрепляет его.
Отцу было невдомёк, что пятнадцатилетняя девочка может надорваться от такой «грузоподъёмности».
– А наша корова не облопается с пяти стогов? – спросила, запыхавшись, Надя.
– Ей и одного стога достаточно.
– А зачем мы надрываемся?
– Четыре стога для расплаты за него, – пояснил отец. – Колхозу.
– Значит, не наша, а колхозные коровы облопаются, – прикинув в уме, подытожила Надя.
Отец собственным горбом понимал эту арифметику и кабальность условий, но регулярно, каждое лето, отдавал свой «долг» (правда, непонятно, кому).
Парадокс, но колхозное стадо никогда не производило «упитанного» впечатления, скорее… наоборот.
На луга ходили, как на… не развлекаться, короче говоря.
Отец сооружал остожье на сухом месте из ольховой поросли и первоначально укладывали сено на подготовленное место вдвоём.
Потом Надя вставала в центр уложенного квадрата и «плясала», утаптывая его. Было здорово «пружинить»!
Отец подкладывал длинными вилами новые охапки: сначала по углам, затем по бокам и, наконец, в центр, где стояла Надя, заваливая её с головой. Надя хохотала!
Отец работал осторожно, постоянно предупреждая, куда направляются вилы.
Постепенно стог рос. Горизонт для Надюшки расширялся, у неё захватывало дух при виде всё новых и новых просторов. Хотелось подольше полюбоваться этой красотищей, но зевать было некогда: отец то и дело подбрасывал здоровенные охапки – их нужно было принять граблями, правильно распределить и хорошенько «уплясать», чтобы стог не развалился.