Исход Рагнарёка
Шрифт:
Переплетения проволоки, идущей к реликвиям, искрили и нагревались, становясь красно-жёлтыми, гранёные кристаллы и железные пирамиды вокруг сверкали и оплавлялись, не справляясь с потоком энергии. Парящий в воздухе Квинт ринулся вперёд, отчего все удерживающие тросы с его брони соскочили. Но особые конструкции оправ из металлов и камней продолжали сверкать, словно принимали в себя нескончаемые вихри незримой силы, концентрируя её и поддерживая целостность одновременно активированных артефактов. Все они были приведены в боевую готовность.
– Если сейчас одолеть вторженцев ещё до прихода императора и его вступления в бой, вы окончательно
Опьянённый желанием себя показать и испытать ту мощь, что сейчас ощущал в себе, архиепископ выпорхнул из зала собора, двигаясь в серебристом ореоле по воздуху. Бросившись за ним наружу, Анфиса и её родители пытались проследить путь понтифика и догнать его. Нэм усадила всех в свою колесницу с грифонами и помчалась в погоню за первосвященником в доспехах-реликвиях.
Энергетические золотые крылья, сияя каждым пером, раскрылись в большом количестве позади Квинта Виндекса. Шипы на шлеме горели пиками крупной короны, сверху над образом архиепископа формировалось скопление циркулирующего защитного потока, образуя яркое белое кольцо, эдакий «нимб», в котором вращались энергетические сферы. А сам архиепископ взмывал всё выше в небо, двигаясь к границам Империи.
Его сверкающую фигуру люди видели над собой высоко-высоко, задирая головы и указывая пальцами с трепетом, с дрожью в коленях, нередко теряя дар речи от такого яркого знамения, от удивительного парящего существа, подобного человеку.
– Это звезда? Это комета? Это сам Творец! – восклицали они, не видящие лица из-под шлема и не способные узнать Квинта на такой высоте.
Они сочли это явлением самого бога, которого так почитали. Уверовали, что сам Творец явился ради святой миссии по защите Империи, и ликовали. Падали на колени перед проносящейся в небе фигурой, преклоняли головы, читали нараспев священные мантры: «Зи Кур Иа Зи Азаг! Спаси, защити, сохрани, сбереги!».
Дети махали ему вслед, женщины протягивали руки с платками, священнослужители осеняли себя крестным знамением и поднимали посохи. Глядя на сверкающую фигуру, прекращались даже бунты агитировавших за выселение нелюдей, противостояния клириков и сторонников Эдельвейса, останавливались судебные процессы и казни, когда все как один с изумлением смотрели на появление загадочного крылатого создания с короной и нимбом.
Достигнув поля боя, он просто взмахнул вооружёнными руками, скрестив копьё и меч. Тут же на орды нежити посыпались с его стороны бело-голубые звёзды, оставляя утончающийся слепящий шлейф в воздухе. Следом из груди архиепископа выскочили яркие лучи, пронизывающие тех зомби, что остались после священного звездопада.
Тела ковыляющих мертвецов разрывало на куски, растворяло в прах, отбрасывало и калечило, срезая светом, как лезвием, головы и конечности. Сияя сам, словно звезда, архиепископ Виндекс кромсал костяных драконов и собранных из кусков плоти чудовищ, испускал волны, отбрасывающие легионы нежити и дробящие их тела прямо в воздухе.
Барон Самеди, глядя на всё это, изрядно нахмурился. Бальтазар и вовсе был в ярости. Он столько собирал эту армию мертвецов, ужё вёл её на Лонгшир, а не на Империю, но явившийся понтифик двигался в небе, посылая светящиеся звёздчатые сгустки света, разя и шагавших зомби, и все конструкции из мёртвых тел.
Лучезарный
Затем такие копья взрывались, разбрасывая ошмётки гостей из Преисподней во все стороны и на тех их собратьев, кому посчастливилось не попасть под атаку. Архиепископ воспользовался и силой Гунгнира, копья Вотана, бросив его в самую гущу демонических полчищ, где оно испепелило мгновенно всех вокруг себя в большом радиусе, а затем вернулось в руку Квинта, продолжая сиять, а не угасая, как это было у орков.
Сила всех артефактов совмещалась, давала невероятный заряд мощи, который сразу же подпитывал реликвии, не отправляя те в состояние покоя. Квинт взмахнул мечом, и с лезвия слетела широкая сверкающая дуга, описанная орудием в воздухе, двигаясь изогнутым серпом в орду инферналов. Бредущих и ползущих существ разрывало напополам, отсекало им ноги и головы, а затем следовал новый взмах и ещё, и ещё. Не участвуя напрямую в сражении, архиепископ с огромного расстояния буквально кромсал потусторонней силой клинка-артефакта войска демонов.
– Невероятная мощь, – отметил Альберт, стоя в колеснице Немезиды рядом с ней и приобнимая одной рукой прижимавшуюся к нему спиной дочь.
– Он запросто может победить. Одолеть всех! Принести победу Империи!
– И это будет значить, что сила Клира куда мощнее власти самого императора. Это будет закат для Империи Гростерн и, боюсь, начало Империи Виндекс, – произнёс ей отец.
– Нет… – чуть дёрнулась вперёд Анфиса. – Так же нельзя! Фи! Мы все заодно… Все эти люди, – глянула она вниз на людские войска, – сражаются за императора, а не за церковь. Ну, может, кроме священников…
Внутри неё снова ледяным огнём полыхала колючая боль. Девочка просто не понимала, что же творится вокруг. Когда-то её отец был священником. Нунцием при прошлом архиепископе. Теперь же Клир пошёл против власти самого императора. Но и став послом, Квинт не очень-то разделял интересы Лор де Рона, о чём Анфисе было прекрасно известно.
Она так и не могла сообразить, на какой же она стороне. Чьи интересы ей защищать, кому оставаться верной. Ведь она теперь знала, что является дочерью языческой богини. Столь запутавшейся и потерянной Анфиса никогда прежде себя не чувствовала. Сердце сдавливало изнутри хваткой совести, как будто она всё в своей жизни делает не так. Словно зря пошла по пути чародейки, зря убила Магнуса, словно зря пошла в ученицы к некроманту, зря охотилась на культистов, зря поклялась защищать императора, зря молилась Творцу.
Каждый свой поступок, каждое своё решение, каждый миг своей жизни она теперь считала неким грехом, проступком, чем-то неправильным, постыдным и некрасивым. Недостойным чести и доблести. Металась меж нескольких огней в попытках, будучи вечно на стороне отца, не растерять себя саму. Все стороны ей теперь казались неправильными, а жить дальше как-то нужно было со всеми этими ошибками, через все угрызения совести, и это было невероятно больно. Как будто теперь даже победа Империи в войне означала поражение лично для неё.