Исход. Том 2

Кинг Стивен

Гарольд начинал понимать непреложный факт приближающейся смерти, он лежал рядом со своим «триумфом» и рыдал, навалившись на вывернутую, сломанную ногу. В таком положении он смог даже немного поспать.

На следующий день Гарольд промок до костей под ливнем. Он дрожал от холода, у него началась гангрена, но он терпел боль, укрывая пистолет от сырости своим телом. В тот вечер он начал писать в блокноте и впервые обнаружил, что его почерк ухудшается. Он поймал себя на мысли о рассказе Дэниэла Киза «Цветы для Элджернона». В нем группа ученых как-то превратила умственно отсталого дворника в гения… на некоторое время. А потом бедный парень начал деградировать. Как же его звали? Кажется, Чарли.

Да, именно так, потому что фильм, снятый по этому рассказу, так и назывался — «Чарли». Очень хороший фильм. Не такой хороший, как сам рассказ, напичканный психоделическим дерьмом шестидесятых, но все-таки неплохой. В прежние времена Гарольд частенько ходил в кино, но еще больше смотрел видео. В те дни, когда мир был жизнеспособной квотой, по определению Пентагона. В основном он смотрел фильмы в одиночестве.

Он записал в своем блокноте, слова медленно складывались из шатающихся букв:

«Интересно, они все погибли? Члены Комитета? Если так, мне очень жаль. Меня ввели в заблуждение. Это слабое извинение за мои поступки, но клянусь всем на свете, оно единственное, могущее иметь хоть какое-то значение. Темный человек настолько же реален, как и супергрипп, как атомные бомбы, спрятанные где-то в укрытиях. И когда наступает конец, и когда он настолько ужасен, как и предсказывали добрые люди, остается сказать только одно в момент приближения к Трону Правосудия: я заблуждался».

Гарольд перечитал написанное, и провел дрожащей рукой по бровям. Этого не было достаточно для прощения. Это извинение было с душком. Прочитавший этот абзац после прочтения его «Летописи» посчитает Гарольда лицемером. Он представлял самого себя в роли короля анархии, но темный человек видел его насквозь и без особых усилий свел его роль к дрожащей куче костей, умирающей на обочине дороги. Нога его распухла и смердела, как испортившиеся перезрелые бананы, а он сидел и пытался разложить по полочкам то, что невозможно даже высказать. Он пал жертвой собственного затянувшегося детства, все оказалось настолько просто. Он был пленником своих видений.

Умирая, он чувствовал, будто сохраняет некоторую разумность и, возможно, немного достоинства. Он не хотел унижаться, придумывая для себя оправдания на страницах, исписанных хромающими буквами.

— В Боулдере я мог стать чем-то, — спокойно произнес он, и эта простая, ужасная истина могла бы стать причиной слез, если бы он не был так сильно измучен и обезвожен. Гарольд взглянул на неровные буквы, а затем перевел взгляд на «кольт». Неожиданно ему захотелось покончить со всем, и он попытался поразмыслить, как окончить свою жизнь самым простым и наиболее честным образом. Это казалось более важным, чем оставить свои записи для того, кто бы ни нашел их через год или десять. Гарольд сжал ручку. Подумал. Записал: «Приношу свои извинения за те разрушения, которые я причинил, но не отрицаю, что сделал это по собственной воле. В школьных документах я всегда подписывайся Гарольд Эмери Лayдep. Я подписывал свои рукописи — пошлая писанина, вот что это такое — точно так же. С Божьей помощью однажды я написал свое имя трехметровыми буквами на крыше сарая. Я бы хотел подписать эти последние слова именем, данным мне в Боулдере. Тогда я не мог принять его, но теперь принимаю с радостью. Я умираю в здравом рассудке и разобравшись во всем».

Аккуратно дописав до конца, он поставил подпись:

Хок.

Гарольд положил блокнот в багажник мотоцикла, надел колпачок на ручку и положил ее в карман. Он вставил дуло «кольта» в рот и посмотрел в голубое небо. Он вспомнил детскую игру, из-за которой его всегда поддразнивали мальчишки,

потому что он никогда не осмеливался проделать все до конца. На окраине Оганквита была насыпь, нужно было спрыгнуть с нее и лететь с замирающим в груди сердцем, пока не упадешь на песок, скатываясь вниз, а потом взобраться наверх, чтобы повторить все снова.

Это проделывали все, кроме Гарольда. Он стоял на краю насыпи и считал: «Раз… Два… Три!» — точно так же, как и другие, но магическое заклинание никогда не срабатывало. Ноги его оставались прикованными к земле. Он не мог заставить себя прыгнуть. Иногда ребята преследовали его до самого дома, дразня Гарольдом-трусишкой.

Он подумал: «Если бы я смог заставить себя прыгнуть хоть раз… всего один раз… возможно, я не был бы здесь. Ладно, последний раз заплатит за все остальные».

Гарольд мысленно произнес: «Раз… Два… ТРИ!»

Он нажал на курок. Пистолет выстрелил.

Гарольд прыгнул.

Глава 5

К северу от Лас-Вегаса находится Долина эмигрантов, и в ту ночь в ее замершей тишине вспыхнул огонь костра. Перед ним сидел Ренделл Флегг, угрюмо поджаривая тушку кролика. Он поворачивал ее на самодельном вертеле, наблюдая, как та поджаривается, брызгая жиром в костер. Дул легкий ветерок, донося до пустыни запахи моря, и пришли волки. Они сидели за двумя барханами от его костра, воя на почти полную луну и чуя залах жареного мяса. Время от времени Флегг бросал на них взгляд, и тогда двое или трое затевали свару, кусаясь и отбиваясь мощными задними лапами, пока слабейший не оказывался поверженным. Затем остальные снова принимались выть, |задрав морды, на раздутую, красноватую луну.

Но теперь волки надоели ему.

Он надел джинсы, стоптанные ботинки и куртку с двумя картинками на нагрудных карманах и надписью: «КАК ТВОЯ СВИНИНКА?» Ночной ветер трепал его воротник.

Ему не нравился ход событий. Его преследовали дурные предзнаменования, дьявольские предзнаменования, как летучие мыши, носящиеся в темноте заброшенного сарая. Старуха умерла, и сначала он подумал, что это хорошо. Несмотря ни на что, он боялся старой женщины. Она умерла, и он сказал Дайане Юргенс, что та умерла в состоянии комы… но было ли это правдой? Теперь он уже не был столь уверен в этом.

Заговорила ли она в самом конце? А если заговорила, то что она сказала? Что они задумали? У него развилось некое подобие третьего глаза. Это было как способность к левитации; нечто, что он умел и принимал, но чего по-настоящему не понимал. Он мог заставить глаз поработать, увидеть… почти всегда. Но иногда глаз оказывался мистически слеп. Он смог заглянуть в комнату умирающей женщины, увидел собравшихся вокруг нее… но затем видение расплылось, и он снова оказался в пустыне, завернутый в спальный мешок, глядя вверх, но не видя ничего, кроме Кассиопеи в звездном кресле-качалке. А внутри него раздался голос: «Она умерла. Они ждали, что она заговорит, но она не заговорила».

Но он больше не верил этому голосу. К тому же его волновала проблема шпионов. Судья, голова которого была разбита вдребезги. Девушка, которая ускользнула от него в последнюю секунду. И она знала, черт побери! Она знала:

Неожиданно он бросил яростный взгляд на стаю волков, и почти полдюжины их бросились в драку. В тишине их рычание напоминало звук рвущейся одежды.

Он знал всех их посланцев, кроме… третьего. Кто был этот третий? Он снова и снова подключал Глаз, но тот предлагал ему загадочное, идиотское обличье луны. Кто же третий?