Исход
Шрифт:
— Но, ваше высочество, впереди предстоит… — брат Мартелл как священник не мог отказать верующему в таком требовании, но — как воин и человек опытный, понимал, что реморализация при всей ее пользе для духовной жизни может быть весьма болезненной и опасной для физического состояния.
— Эти люди мне не верят. Они сомневаются в том, что я пытаюсь спасти их, и всех моих единоверцев максимально эффективно и с минимальными потерями, — Аркан говорил рублеными фразами, лицо его горело, сердце стучало так, что дрожала кираса. — Я не знаю иного способа убедить их. Все слова — бессмысленны, если в них не верят. Как я могу сделать так, чтобы
В душе его бушевала буря. После всего, что он для них сделал! Кто еще полез бы в Кесарию, кто пошел бы на верную смерть во время выборов Императора? Кому вообще было на них не наплевать, кроме него, Рема Тиберия Аркана Буревестника? Да они должны… Герцог скрипнул зубами — такие мысли еще больше убеждали его в необходимости реморализации. Увериться в собственной святости и непогрешимости — вот худший из соблазнов для любого Аркана. Дьявол знает главную слабость каждого из этой семьия: честолюбие, жажду признания, всеобщего восхищения и преклонения!
— Гордыня — самый страшный из грехов, — прошептал одними губами Рем и опустился на одно колено перед братом Мартеллом, прямо в грязь разбитого сотнями ног берега Сафата. — Отче, согрешил я перед Небом и перед людьми, и уже не достоин называться чадом Божиим…
Старый капеллан глубоко вздохнул, поднял очи к небесам, и громко начал читать первые строки из Малого чина реморализации:
— Ныне отпускаешь чадо Твое, Господи, по слову Твоему, с миром, ибо видели очи мои спасение Твоё, которое Ты приготовил перед лицом всех народов, свет к просвещению язычников и славу народа Твоего… — Аркан почувствовал сухую ладонь священника, которая прикоснулась к его лбу — а потом в голове Буревестника как будто ударили в набат все соборы Кесарии разом, слух наполнился криками сотен убитых и горящих заживо, а в глазах заполыхали огни сожженных городов.
* * *
Он встал с земли, шатаясь, спустя четверть часа, не раньше. Герцогский плащ выглядел как грязная тряпка, лицо Аркана подошло бы скорее смертельно больному старику, чем молодому мужчине, сильному воину в самом расцвете лет. Под его воспаленными глазами пролегли черные круги, волосы были спутаны, лицо искривлено в гримасе страдания, из носа текла кровь.
— Я буду здесь, с вами, соратники мои и браться, — хрипло, тихо сказал он и утерся. — Здесь, на этом берегу. С начала и до конца, с лопатой в руках и с мечом — на бастионах которые мы построим вместе. Если вы погибнете — я погибну с вами. Жребий брошен, фигуры расставлены. Теперь моя ценность — не большая, чем ценность простого пехотинца. Пойдете ли вы со мной?
Исайя Арханий, взглянув в глаза Аркана, вдруг опустился на одно колено и проговорил:
— Отче, согрешил я перед Небом и перед своим господином, и уже не достоин называться чадом Божиим…
Остальные старшины один за другим становились на колени в грязь:
— Отче, согрешил я…
— Отче, согрешил я перед Небом и перед своим господином…
Брат Мартелл, лицо которого выглядело немногим лучше аркановского, глубоко вздохнул, а потом простер руки над склонившимися кесарийскими ортодоксами и речитативом начал произносить слова Малого чина:
— Ныне отпускаешь чад твоих, Господи…
В ту ночь каждый из ортодоксов войска Аркана прошел через таинство реморализации.
* * *
XXIII БИТВА ПРИ ШАРАНТЕ
Солнце стояло в зените, когда на башнях Шаранта затрубили рога, возвещая о пришествии неприятеля. Ополченцы-ортодоксы, которые только-только собирались приступить к обеду, вскакивали со своих мест, тянулись к оружию… Но Аркан Буревестник был спокоен: он сосредоточенно дул на наваристый горячий кулеш в деревянной ложке, сидя на чурбачке у костра.
— Маэстру, мы успеем пообедать, я вас уверяю, — сказал он. — Советую воспользоваться моментом: когда удастся поесть горячего в следующий раз — одному Богу известно.
Наблюдать такую безмятежность своего вождя ортодоксам было в диковинку. Последние сутки он, кажется, ни мгновения не сидел на месте, находился одновременно везде и всюду. Там — с лопатой роет ров, тут — с киянкой забивает колья, здесь — тащит корзину с камнями для пращников. Немудрящие эти метательные орудия, распространенные среди зверобоев, уже нашли своих почитателей и среди кесарийских ополченцев. Конечно — неугомонный Аркан стяжал популярность не меньшую… И вот теперь — он даже и не думал прерывать трапезу, являя собой образец спокойствия и умиротворения!
— Ваше высочество?.. — с некоторым удивлением проговорил Исайя Арханий, который уже торопливо застегивал ремешки шапели.
— Кулеш очень хорош, кто у вас кашеварил? Замечательно получилось… Сядьте, маэстру, покушайте, — Аркан отправил в рот ложку с варевом и с аппетитом принялся жевать.
Ортодоксы переглянувшись, расселись на свои места. Если герцог был настолько уверен, что прямо сейчас атаки ожидать не стоит, а горячий, ароматный кулеш стынет — то оно как бы и не зазорно! Караульные — бдят, до боевых постов — шагов тридцать, не больше, так что… Воины снова взяли в руки миски и ложки, и, по примеру Аркана, принялись обедать — степенно, с толком. Невозмутимость герцога отчасти передалась и им.
Закончив и очистив миску до последней крупинки и даже вымазав ее хлебом — по-хуторянски, Буревестник встал, отряхнулся, утер губы тыльной стороной ладони и сказал:
— А теперь на стены, маэстру! — и, протянул руку, принимая у Шарля шапель с подшлемником. — Посмотрим, кто пожаловал к нам в гости!
Шагая по земляной крепости, возведенной за последние три дня на мысу, образованном двумя реками, он испытывал чувство глубокого внутреннего удовлетворения. Ортодоксы возвели три линии обороны на пути к пристани у реки, состоящие из рвов, валов, сложенных из фашин редутов, крепкого частокола, располагались на расстоянии полусотни шагов друг от друга, концентрическими полуокружностями. Высота укреплений — в рост человека на первой линии, в полтора — на второй и в два — на третьей, позволяли в случае отступления держать оставленные позиции в поле зрения — и под обстрелом. Работа проделана титаническая!