Исход
Шрифт:
— Боже мой, Варя! Варенька Федорова! Господи, я же всю ее семью лечил! Неужели она? Варя, — говорит он. — Варенька, это вы?
Варя посмотрела на доктора. В лице ее что-то дрогнуло, сломилось ее лицо.
Доктор подбежал к ней, обнял ее, стал целовать ее, прижимать к себе, гладить по голове, повторяя:
— Варенька, боже ты мой, Варенька, девочка! Варенька, что же это с вами, милая? Ну сейчас, сейчас, золотко, сейчас, погоди, сейчас я закажу всего, будем вместе сидеть. Знакомься, это Сомов — полковник из Парижа,
Варя, когда услышала слова доктора, как-то изумленно, с ужасом посмотрела на Сомова, шагнула к нему, сжав у горла худенькие свои кулачки, хотела что-то сказать, но вдруг, словно пьяная, упала к его ногам.
Доктор захлопотал над ней, стал дуть ей в лицо, хлопать по щекам, потом бросился за перегородку. Там он сшиб что-то, выругался и закричал визгливым, непохожим голосом:
— Бонаяси, Бонаяси, иди сюда! Воды! Воды! Бо-наяси!
Варя медленно вздохнула, поднялась, посмотрела на Сомова прежним, враз остановившимся заледеневшим взглядом, как-то непонятно, сквозь силу, усмехнулась и сказала:
— Между прочим, полковник генерального штаба Андрей Лукич Сомов — мой муж.
Из-за занавески, куда только что скрылся доктор, вывалился горячечно пьяный офицер:
— Мамзель, — сказал он, — мы так не уговаривались. Я вам аплодировал, а вы — дёру! Я вам два доллара уплачу за нежность.
Сомов достает из кармана пятидолларовую бумажку, протягивает ее офицеру и говорит ему:
— Подите отсюда прочь, милейший.
Варя смотрит вслед ушедшему пьяному и говорит:
— А мой муж никогда не был таким щедрым. Что с вами, Андрей Лукич, эка вы переменились. И внешне и внутренне. Усы сбрили, вместо лысины — ишь какой элегантный.
Сомов приблизил к Варе свое лицо, достал из кармана френча маленький — с перламутровой ручкой — браунинг.
— Ну вот что, — сказал он, — времени у нас в обрез, так что давайте, как говорится, подобьем бабки. Я вас сейчас могу пристрелить, понимаете? Я скажу, что вы покончили с собой, и мне поверят. Мне очень противно это делать, но выхода нет. Ясно? Или, — он подтолкнул ей браунинг, — стреляйте вы в меня. Потому что мне незачем жить, если я не смогу сделать того, что я должен сделать. Валяйте, он на взводе.
Варя схватила браунинг, подняла его и стала целить в грудь Сомову.
— В грудь не надо. Только раните. Цельте в лоб. Не бойтесь, не бойтесь, разворотит только затылок, вас не испачкает.
Вечность прошла. Варя выронила браунинг: не выдержала она взгляда Сомова усталого, доброго, умного, не выдержала она, ткнулась лицом в грудь, заплакала, повторяя:
— Скоты, какие же вы все скоты… не ведаете, что творите, скоты…
Баурих выскочил из-за занавески с водой и полотенцем. Застыл, пораженный.
— Тс-с, — сказал ему Сомов. — Тс-с, я объясню все позже.
ШТАБ УНГЕРНА. Унгерн расхаживает по кабинету, говорит:
— Надо полагать,
Ванданов сказал:
— Он ходит без охраны… Убрать его я берусь в неделю.
Унгерн обвел взглядом собравшихся здесь.
— Какие будут мнения?
— Поколения довольно точно реагируют на безвинно пролитую кровь, — сказал Сомов.
— Зачем же нам ставить в нелепое положение человека, который взял на себя великое бремя искупительного антибольшевистского похода? — Сомов кивнул на Унгерна. — Не целесообразнее ли попробовать мирный путь: пригласить Сухэ Батора сюда, посулив ему должность в императорском правительстве?
— Вообще-то парижанин прав, — сказал Унгерн. — Кровь — это очищение. Но здесь необходим точный лекарь. Давайте попробуем. Кого мы можем послать к нему?
— Есть один человек, который может выполнить это поручение, — сказал Сомов, — Мунго. Ванданов кивнул головой.
— Да, — согласился он, — этот пройдет.
Вскочив из-за стола, Унгерн снова забегал по кабинету, внезапно, толчком, остановился возле стола:
— Все это хорошо, но мне дорог каждый час, каждый день. Монголия — бушующее море, утонуть в нем ничего не стоит, сгинуть — тоже, а мне — леди?!
— Я его доведу до красных кордонов, — предложил Сомов. — Тогда мы, во всяком случае, будем уверены, что он у красных, и его невозвращение будет означать для нас сигнал к действию здесь в том аспекте, который предлагал наш друг Ванданов.
Снова забегал по кабинету Унгерн, потом остановился над Сомовым, взял его за уши, приблизил его лицо, спросил:
— Сколько времени ждать?
— Пять дней терпит? — спросил тот.
— Семь, — ответил Унгерн, — семь, парижанин. Я за это время в Харбин съезжу. В Харбине все обговорим. К этому времени здесь должна быть полная ясность: на кого ставим, кого в заклание — Сухэ или Максаржава. Все ясно, господа?
Сомов провожает Мунго к фронту — к революционной Кяхте и возвращается в Ургу.
СЕВЕР МОНГОЛИИ, Революционная Кяхта — центр красного монгольского правительства.
Мунго в сопровождении трех монгольских красноармейцев с красными звездами на шапках идет по Кяхте, ведет за собой двух коней.
Возле кузни — табун кавалерийских коней. Два громадных, в одних шароварах кузнеца подковывают коней. Им помогает Сухэ Батор, оглядывает лошадей, пробует мышцы, смотрит зубы, без кавалерии в степной войне погибнешь.