«Искал не злата, не честей»

Леонов Владимир

В славном в Муромской земле,

В Карачарсве селе

Жил-был дьяк с своей дьячихой.

Под конец их жизни тихой

Бог отраду им послал —

Сына им он даровал.

(Начало сказки об Илье Муромце).

В нем горел «огонь национальной жизни» (Белинский), а синтез

ума и души, мысли и сердца выражал более высокое время, лирический и патриотический пафос, стихию субъективного дерзания, протест (а может – и бунт!?) против разрушения талантов, принципов «капральства, прихотей и моды», монотонности бытия:

На это скажут мне с улыбкою неверной:

– Смотрите, вы поэт уклонный, лицемерный,

Вы нас морочите – вам слава не нужна,

Смешной и суетной вам кажется она

Поэтический и личный максимализм Пушкина отвергал мертвенность души – полное «обмеление», духовное рабство, скука – совершенно «заеденнной» средой условностей, приличий и невежества; где люди нивелированы, все сглажено и необычно посредственно.

В лироэпической сфере он создал ценности, которые пламенеют вечно. И которые неисчерпаемы, завалов избежав, о чем трепетно поведал русский поэт:

«Так явственно из глубины веков

Пытливый ум готовит к возрожденью

…бытия возвратное движенье»

А. Блок

Сохраняющий собственное лицо среди большой и многоликой толпы, в чужом обличьи, «нагольном тулупе» (Достоевский) не бывающий. не сличимый с ленивым умом толпы (по Фету).

Он обращался к разуму, а не к свахам, корысти и отвлеченным мечтаниями. Как медный всадник, с «думой на челе» (Пушкин) И у него, по грибоедовски., «пламенная страсть… к делам необыкновенным», «замыслам беспредельным»:

Искал не злата, не честей

В пыли средь копий и мечей.

Поэт, практик значительно глубокий, мощный, жизненный. Он не верил в смерть, он верил, что жизнь вечна («жизни нет конца»). Преодолевал трагедии, переводил их в радость, в драматическую радость, плезантность. Для него все было «настоящее» и «теперь».

Образы поэта удивляли и восхищали, приводили в трепет и изумление своей смелостью, лирическим дерзновением и подчас доминировало иррациональное – не смысловое сообщение, а важность настроения, когда чувство абсолютно господствовало над логикой:

где-нибудь в волненье света

Мой глас воспомни иногда…

Он поднял пестрый покров познания, чтобы увидеть глубинный смысл Руси и ее предназначенье, предоставил разуму право и честь быть умнее нравов и вкусов эпохи. Слил в один поэтический кувшин все времена державные и на двери каждой хижины русича повесил звездные подковы надежд и веры. И не позволил никому своенравно направлять Его Слово. Будто с Пушкина, как надвременного лекала, снял эти трогательные строчки А. Блок:

Многое замолкло. Многие ушли.

Много дум уснуло на краю земли.

Но остались песни и остались дни.

Красота в его

стихах – это внутреннее преодоление неверия, это четкость душевной линзы и нравственное напряжение. Это радость, как руда, добытая из боли; красота в его стихах питается живой жизнью, как капилляры мозга питаются кровью. Гармония – единственное октановое число в кровеносных сосудах поэта:

Жил на свете рыцарь бедный,

Молчаливый и простой,

С виду сумрачный и бледный,

Духом смелый и прямой.

О жизненности пушкинского поэтического муара и пушкинской философии мира и пойдет речь в книге. Взгляд на поэта глазами Шекспира, без суеверия и односторонности. И – не в референтном восклицании Н. Гумилева:

Я мог бороться, но как раб,

Позорно струсив, отступил

И, говоря: «Увы, я слаб!» —

Свои стремленья задавил…

А в собственном, пушкинском:

О нет, мне жизнь не надоела,

Я жить люблю, я жить хочу

Стремясь к вечному, он принужден был в окружающем мире соприкасаться с временным, сиюминутным, потому его поэзия даёт моментальные отражения. всматриваясь во все ущелины сердечные, и развёрнутые проекции человеческого бытия, его пространственного и временного единства с миром. Это трактат целой картины мира, а вернее, поэзия – онтология, повествование об общей сущности бытия, сконцентрированная на развитии познания мира – природы и людей. И никакие притворства эпохи не могли скрыться от его внутреннего острого взгляда:

Каков я прежде был, таков и ныне я:

Беспечный, влюбчивый. Вы знаете, друзья,

Могу ль на красоту взирать без умиленья,

Без робкой нежности и тайного волненья.

Поэзия формировала общественное сознание. Возвышенное и благородное. Выявляла новые мысли и представления о истории и культуре, языке и душе русского человека, разрушая иллюзию монолитного единства, культурный снобизм и низменные, а порой отвратительные, моральные принципы российской власти, этого псевдонационального «платоновского симулякра» , когда мировоззрение шло по нисходящему, по пути искажения и деградации первоначального духа нации – заимствований и подражательств, развлечений и занимательства. В поэзии и прозе нагромождались таинственные сравнения и завеса образов неясных, к лику национальному отношения не имеющих:

Но недоступная черта меж нами есть.

Напрасно чувство возбуждал я:

Из равнодушных уст я слышал смерти весть,

И равнодушно ей внимал я.

В обществе собственно рос поток недоумений и негодований, когда в мирочувствовании русского человека утрачивалось национальное содержание, национальный колорит становился туманным, неясным, вычурным и декоративным, а простота и ясность нравственных принципов подобно улитке, пряталась за обнищавшей (а возможно, за подобием ее, эрзацем) квазидуховностью. В обиходе культурном, на потребу высшим классам воспевались чувства надменной гордости, половой распущенности и тоски по жизни (Л. Толстой), множилась «Чернь вельможная, околотронная». (М. Ю. Лермонтов: «Вы, жадною толпой стоящие у трона…»).