Искатель, 1962 №2
Шрифт:
«Хорошо, что мы так основательно запрятали карты», — порадовалась я, смазывая собаке рану стрептоцидозой мазью.
…Собрались в палатке-столовой. Алимджан подал блюдо с пловом: рыхлый, распаренный рис, куски молодой баранины, тончайшие полоски моркови, кружки поджаренного лука.
— Вернулся Карымов? — поинтересовалась я.
Повар кивнул.
— Где же он?
— Спать лежи…
Чем еще порадует нас Алимджан-ака? Под аплодисменты он торжественно вносит привезенную с утренним караваном дыню.
…Мы сидим в палатке.
После
— Живет царевна Наташи в ледяном тереме на Ордебаре. Сидит она, пригорюнившись, у окошечка, вдаль глядит, пряником печатным закусывает. Красавица — ни в сказке сказать, ни пером описать: на глазах защитные очки, нос цинковой мазью оштукатурен, сама черная-пречерная, горным солнцем обожжена, да и неделю, поди, не умывалась. Волосы русые в сорок косичек на таджикский манер заплетены крепко, на целый месяц! А на лбу вместо звезды синяк горит!
— Вношу фактические поправки! — весело перебивает Наташа. — Умывается царевна каждый день, косички заплетает, — она беспомощно развела руками, — сознаюсь, только раз в неделю, а синяк давно прошел.
— Не любо — не слушай, а врать не мешай! — невозмутимо продолжает Федя. — Вот подъезжает к терему на сером ишаке королевич Федя. Шляпа перьями изукрашена, шипы на ботинках, ровно серебро, горят. Лицо у красавца как луна полная: рот до ушей, нос пуговицей, глазки махонькие, серенькие, в масть ишаку. Наклонился он и шепнул в длинное мохнатое ухо: «Выручай, друг серый!» Взвился ишак чуть повыше дерева стоячего, чуть пониже облака ходячего, и поцеловал королевич Федя царевну Наташу прямо в уста сахарные! И цинковой мазью весь перепачкался! — с унылой серьезностью уточняет рассказчик.
Долго не умолкает взрыв дружного смеха. В палатке тепло, уютно.
Чего-чего только не наплел Федя! Володя Широких летал на змее по всем правилам высшего пилотажа: «Разбежался Горыныч по бетонной дорожке, оторвался от земли, лег на курс, спикировал и благополучно приземлился!» Алимджан-ака раскладывал скатерть-самобранку, а пьяный Абдурахман в деже с опарой тонул…
Жалко было расходиться спать. Когда Володя стал расстегивать палатку, рука его осветилась: на концах пальцев загорелись фиолетовые огни. Такие же языки холодного пламени бесшумно тлели на остриях палаточных стоек и выступах скал. Это были огни святого Эльма, электрические разряды, которые появляются на верхушках мачт и концах рей перед штормом.
«Как бы погода не преподнесла нам сюрприз», — подумала я с опаской.
Огни святого Эльма не обманули нас! Утром с перевала понеслись плотные вихри колючего снега с осколками льда. По склонам катились сорванные ураганом обломки утесов. Общими усилиями мы соорудили из камней высокий защитный вал. В палатках на всякий случай переставили ягтаны к стенкам, обращенным к пику Алмаз.
С трудом извлекли из тайника геологические материалы: рассекая головой и плечом резиново-плотный воздух, задыхаясь от снежной каши, забивавшей нам рог, нос и глаза, мы змеями ползли к пещере и обратно.
Сварить пищу не удалось —
Около Алимджана установили дежурство.
На другой день буря разыгралась еще сильнее. У меня в палатке мы уточняли с Наташей большую геологическую карту — результат кропотливого четырехмесячного труда. Цифры и значки оживали, приобретали плоть и кровь. Прихотливая закорючка с цифрой 182 — это рудная жила, пониже которой несколько недель назад мы едва не были сметены лавиной. А значок, похожий на мохнатую гусеницу, запомнится моей помощнице до конца жизни: здесь она сорвалась с обрыва. Если бы не силач Володя — он схватил ее на лету за пояс, — не сидеть бы Наташе сейчас здесь! На стыке гранитов и сланцевой свиты — целая семья богатых рудных жил. И по всему листу значки, значки…
Вдруг ужасающий порыв ветра рванул палатку, она накренилась. С треском отлетели застежки. Ворвавшийся ветер закрутил развернутый лист и стремительно вынес его из палатки. С пронзительным криком: «Карта!» — мы бросились вслед за летящим, словно парус, большим белым ватманом. Из соседней палатки выскочили Смоленков и Широких. Не разбирая дороги, они помчались за нами. Сзади трусил Абдурахман. Но как мы ни бежали, лист уносило ураганом все дальше и дальше, пока он не скрылся с глаз.
< image l:href="#"/>Вдруг Володя куда-то исчез.
— Провалился!
— Вот он! — радостно завопил Федя.
У наших ног зияла глубокая трещина. Метрах в двух от поверхности висел Володя. Раскинув руки и ноги буквой «икс», он уперся в противоположные стены трещины. Поднятое кверху лицо его стало багровым от натуги.
— Держись! Крепись! Сейчас вытащим! — кричали мы.
Связав рукавами ватники, подергали проймы — выдержат ли? — и спустили вниз.
Все напряженно следили за Володей. Не торопясь он осторожно нащупывал то правой, то левой ногой выступы на почти гладких стенах. Затем оторвал руки и ухватился за ватник.
— Колодцы… случалось… копали… — говорил Широких отрывисто, уже сидя на краю трещины. — Когда… падаешь… первое дело… руки-ноги… раскинуть…
— Твое счастье! — сказала Наташа, прижимаясь к его широкой спине. — Вынес бы тебя ледник на конечную морену лет этак через тридцать.
А как с картой? И за три шага ничего не разглядишь в крутящейся мгле.
— Никуда не денется! — сказал Федя. Его бодрый голос как-то плохо вязался с растерянным выражением лица. — Завтра всем гамузом искать пойдем…
Несмотря на страшную усталость, в этот вечер я долго не могла уснуть. В голове вихрем кружились тревожные мысли. Найдем ли карту? Если нет, успеем ли сделать новую? И что с Алимджаном?
Утро наступило ясное, холодное и тихое. Когда мы отправились на поиски карты, снег весело играл желтыми, зелеными и малиновыми искрами, а на душе скребли кошки: такое близкое, почти осязаемое возвращение откладывалось на неопределенный срок. Впереди, прощупывая длинной палкой снег, вышагивал Федя с Тюнькой на поводке. Собаку опоясывала старая ватная штанина.