Искатель. 1967. Выпуск №4
Шрифт:
— За что? — спросил доктор. — Спирт за что?
— Как вас зовут?
— Владимир Петрович.
— За интерес, Владимир Петрович.
— Не выйдет.
— Не скупитесь. Вы больше на вату выльете, — сказал Ефим и снял шапку.
— Нет.
Ефим усмехнулся, и было видно, что это его условие непременно. Шофер сел на стул, достал мятую пачку «Беломора» и принялся рыться в ней, отыскивая целую папиросу.
— Здесь до вас доктор был, — проговорил Ефим, все еще роясь в мятой пачке. — Старичок. Помер. Хороший был старичок. Добрый.
В
— Ладно, черт с вами…
— Эт-та… Хорошо.
— Давайте ваш «газик». У меня нет возможности торговаться.
— Я не торгуюсь, — улыбнулся Ефим.
Лицо у него было лоснящееся на щеках и подбородке, а вокруг глаз словно налеплена маска из морщин, как у старых местных жителей, сызмальства привыкших подолгу смотреть на искрящийся снег. Доктору показалось, что и улыбка у Ефима местножительская: добродушная и непреклонная.
Они вышли сквозь облако плотного морозного пара, вломившегося в открытую дверь.
Крупное, плывшее вдоль горизонта солнце словно озябло и, не особенно утруждаясь, ждало лишь своего часа, чтоб убраться за дальний колючий лес.
У доктора, распарившегося в комнате, перехватило от холода дыхание. Он закашлялся и пошел медленнее, чтоб отдышаться.
С белого застывшего неба бесперечь сыпалась сверкающая пыль. Она оседала на землю, лепилась к стенам домов, забивалась под карнизы. И все кругом выглядело сизым от этой морозной пыли.
Доктор достал из наружного кармана светофильтры и надел их. Он шел, не оборачиваясь, но явственно слышал, как повизгивают, перебивая мерный скрип его унт, валенки шофера, семенившего на полшага сзади.
— По вербовке здесь? — Доктор пытался на ходу протереть мгновенно запотевшие стекла очков, и вопрос его прозвучал очень официально, даже резковато.
Ефим чуть помедлил с ответом:
— И по вербовке…
Не дожидаясь приглашения, доктор открыл дверцу «газика»!
— К больнице.
— Очень душевный человек был старый доктор.
Мотор заработал сразу, словно ждал, когда Ефим дотронется до кнопки стартера.
— Он лет тридцать жил здесь.
— Он был не доктор. Он фельдшер. Он не получил диплома врача.
— Вы давно получили диплом?
— В этом году.
— И сразу стали доктором?
— Да.
— Мало я с вас запросил…
Тогда доктор достал радиограмму и протянул ее Ефиму. Шофер покосился на бланк. Потом он пожал плечами, словно увиденное им было написано на незнакомом языке.
Машина остановилась у больницы.
— Минутку.
Владимир Петрович действительно вернулся через минуту.
— К магазину.
— Там нет спирта.
— Для меня найдут.
Ефим покосился на доктора и опять пожал плечами, точно слышал слова на незнакомом языке. Затормозил. Доктор вышел из магазина очень скоро.
«Такова цена человеческой жизни. Иногда…» — подумал Владимир Петрович с горечью и протянул бутылку Ефиму, который топтался у машины. Тот принял спирт равнодушно, даже с пренебрежением.
— Я ж на двоих.
— Простите… — сказал доктор. Он был молод, но когда чересчур сердился, то старался говорить, как очень пожилые люди, как говаривал его отец.
— Вам и мне.
— Я слышал одно хорошее изречение, — сказал Владимир Петрович назидательно. Он любил назидания, когда исполнял служебные обязанности. — Так вот, — продолжал доктор, глядя на щуплую спину Ефима, который позволил себе напомнить о его молодости и вдобавок усомнился в его способностях врача. — Пить нельзя в двух случаях: когда работаешь и когда сражаешься.
Ефим грузно сел в машину.
Отвратительный запах стылого бензина и табака. От него спирало в горле, но доктор молчал. Стиснув зубы, он смотрел в ветровое стекло на поселок из двух десятков домов, которые, казалось, сжались от мороза и лишь осторожно дышали белыми струйками. Дым поднимался прямо, но на высоте растекался и стлался над поселком оранжево-синим, подсвеченным солнцем пологом.
Сквозь шум мотора стал слышен визг покрышек по вымороженному снегу.
За поселком дорога шла меж низкорослых заиндевевших деревьев. Лиственницы, мелкие и хилые, торчали вкривь и вкось, словно их понатыкали небрежно и случайно. Доктор подумал, что похоже, будто перед ним негатив снимка.
Вскоре они спустились на реку, которая и служила дорогой, единственной и коварной.
Они ехали уже часа четыре. Давно стемнело. Луны не было, и звезды — только самые яркие — просвечивали сквозь белесую пелену, затянувшую небо. По берегам росли ели, потому что здесь было теплее, но об этом доктор подумал, когда еще было светло, а сейчас не стало видно ни берегов, ни реки, лишь яркое пятно света маячило перед машиной. Наметов на льду не было, «газик» шел ровно, и создавалось утомительное ощущение неподвижности. Лишь время от времени Владимир Петрович чувствовал, как машина плавно разворачивалась, огибая мысы, въезжала в заливы, строго следуя за всеми извивами берега.
Порой глаза доктора невольно закрывались, и ему стоило усилий открыть их и заставить себя не спать. Но проходило несколько минут, и, словно застывшее пятно света перед машиной, утомительно яркое и пустое, гипнотизировало, веки смежались опять.
Ефим чиркнул спичкой, закурил.
Это вывело доктора из полудремы. Он не выдержал, наконец, и заговорил:
— Зачем мы плетемся вдоль берега?
Ефим пыхнул папиросой:
— Надежнее.
— Тем, что длиннее?
— Вон посмотрите — на стрежне то тут, то там промоины паруют. Не может мороз с рекой справиться. Течение быстрое. А здесь, по заберегам, лед прочнее.