Искатель. 1979. Выпуск №3

Азаров Алексей Сергеевич

Гонда слышал отдаленный топот, приглушенный прошлогодней листвой, и старался держаться за широкими, в два обхва-

25

та, грабами, но не оглядывался, боясь потерять и без; two бесценные секунды.

Их разделяла какая-нибудь сотня метров. Ива не стрелял, берег последний патрон. Не стрелял и Гонда — одной правой рукой на бегу никак не мог перезарядить пистолет — девая же не слушалась, повиснув безжизненной плетью вдоль тела.

«Еще немного, и я достану его, достану... Он ранен...» — догадался старшина, все убыстряя и без того бешеный

темп бега.

И вдруг... вмиг приподняло его и бросило. Ни боли, нн страха. Какая-то дремотная мягкость. И, сверкнув, погасла мысль: «Так вот она какая, смерть». И тотчас почти из небытия, как из вязкого утреннего тумана, появился отец, Степан Евдокимович Недозор. Черные глаза вприщур. И смеющееся лицо его как бы говорило: «День мой — век мой!»

«К чему ето?> — забилась в мозгу Ивы тревожная мысль, и оя понял, что жив и не пуля это вовсе ударила и бросила его на землю. В- сердце что-то оборвалось и зазвенело долгой пронзительной болью. Боль несла гибель. Расцепив сведенные судорогой руки, прижатые к груди, Ива лихорадочно зашарил по карманам, он искал лекарства. И оттого, что так долго не мог найти его, старшину охватил озноб. Недозор сейчас не страшился смерти. Лекарства нужны были, чтобы продлить жизнь, ровна на столько, сколько потребует последнее, может быть, самое важное дело, которое задумал совершить Ива.

^ёкарства отыскались в боковом кармане пиджака. Он высыпал из узенькой пробирки на ладонь крошечные белые шарики и положил под язык сразу три штуки: Потом, когда они растаяли, ' еще три. Лекарство ударило в голову, словно бы Даже обожгло мозг, но Ива знал, что так оно и должно быть и скоро он сможет вздохнуть полной грудью.

t «На .войне как на войне», — подумал Недозор и вдруг увидел себя на раскаленном июльском доле и услышал стригущие 'зем-дю пулеметные очереди. Его батальон. лежит за железнодорожной,насыпью, и он один посреди поля, а из дота с холма бьет крупнокалиберный пулемет, и только чудо спасает лока человё-ка. Он вскакцвает и бежит к холму зигзагом, сбивая пулемётчиков сприцела. Сзади грохочет выстрелами железнодорожная насыпь. Пули и мины взвихривают перед дотом белую песчаную пыль, и, прикрытый этой, пылью, как дымовой завесой, он снова бросается к подножию холма, тяжело хватая воздух воспаленным ртом.

Старшина вспомнил, как командир полка обратился именно к нему, сержанту взвода разведки Иве Недозору. А случилось такое в боях за левобережную Украину. Тщательно замаскированный немецкий дот обнаружил себя в последнюю минуту, когда полк брал одну из тех господствующих безымянных высот, которые за время войны никак не удавалось взять «малой кровью».

Дот бомбили наши Илы, стволы десятков орудий раскалились, от стрельбы по вершине холма, дот же был как заколдованный, а может быть, немцы не пожалели бетона и стали, чтобы побольше пролилось славянской кровушки за выход к Днепру.

«Ну, граница — сказал подполковник, — ва тебя «адежда. Взорвешь дот, к ордену представлю».

«К ордену не обязательно, — тихо молвил тогда Недозор, — а вот огоньком прикройте, чтобы фрица с прицела сбить».

Весь батальон вел огонь по амбразуре дота. Связку толовых шашек тащил в вещмешке сержант Недозор — запалы держал под гимнастеркой, чтобы не зацепило пулей.

И не полз, а стелился худенький сержант последние двести метров по прошлогоднему жнивью. И каждый полынный куст был ему броней и укрытием. Может, и спасло его тогда от пули неровно вспаханное танками поле.

Горел уже сложенный Ивой костерок

из сухих веток, что развел он под одиноко стоящей сосенкой, занималась уже кора на деревце, а старшине все виднелась белесая, изрытая танковыми гусеницами земля того бесконечного солдатского поля и глухие удары свинца в эту землю. Он как бы вновь ощутил и полынную горечь во рту, и жар полдневного ослепительного белого солнца, и свое хриплое страшное дыхание.

...У него еще хватило сил отползти от сосенки, но он уж« я« услышал того, что сказал или собирался сказать:

— Прости меня, лес...

КАПИТАН СТРИЖЕНОЙ

«Почему я бегу? — думал Стриженой. — Нужно заставить себя идти спокойно: сосна потушена, Недозора отвезли в -больницу. Барс ваял след, Поважный в курсе всех дел, а я бегу, я Сег.у потому, что нарушитель — Гонда, и он повернул к границе. Я боюсь, что он снова канет в этих озерцах н болотцах, зароется в другую нору-схрон и бог весть сколько будет там отсиживаться».

Капитан вспомнил лежащего навзничь Недозора, его бледное заострившееся лицо с пепельными подглазьями, и в который уж« раз повторил про себя лаконичный текст записки, нацарапанной карандашом на газетном клочке и намертво зажатой в кулаке: «Товарищу капитану Стриженому. Мною в Черном бору опознан Иохим Гонда. У него что-то с лицом. Ранил его, но не знаю куда. Уходит на север, думаю, к шоссе. Все. Прощайте. Сосну пбджигаю, чтобы...»

Стриженой скрипнул зубами. Его не покидало странное ощущение своего тела. Оно словно слегка закаменело, стало жестким и непослушным.

С того момента, как нашли старшину и потушили пожар, капитан думал о Недозоре. Он вспоминал его в разные годы и в различных ситуациях, ворчливого, как многие пожилые люди, порой по-детски застенчивого и безмерно доброго к солдатам-первогодкам, и догадывался, за что любили его пограничники. Он всех их встречал и провожал как собственных детей.

Капитан поймал себя на мысли, что и сам думает о Недозоре

как облизком, родном человеке. ..

Граница — это люди. Старшина Недозор умел создавать людей границы. И он был предан ей до конца. Не эту ли преданность чувствовали растерянные парни, прибывающие на пополнение, когда старшина выстраивал их на заставском дворе.

26

27

Он проникал в каждого нового человека так, словно тот был чем-то необыкновенно интересен. Он открывал таланты и характеры. Кто был лучший следопыт отряда Глеб Гомоэков до встречи с Недозором — хулиганистый, разбитной парнишка с непомерно развитым честолюбием. Старшина разглядел в нем призвание следопыта, особое чутье, догадку на след, трогательную и властную любовь к животным.

А он, Андрей Стриженой, разве не учился сам у Ивы Степановича выдержке и терпению, доброте и строгости! И всем тонкостям пограничного дела, которому невозможно обучить ни в одной высшей школе?

— ...«Атлас», «Атлас», я — «Сорочь», я — «Сорочь».

Мегафон трещит и хрипит, словно его пронзают десятки

молний.

— Я — «Атлас», — спокойно говорит Стриженой, — иду по

следу. Закройте правый фланг, — и после недолгого раздумья

глухо добавляет: — всеми имеющимися людьми.