Искатель. 1989. Выпуск №6
Шрифт:
А ведь он сумел бы многое! О, какие, и самому-то пока не ясные, чувствовал он в себе возможности! Тысячи ячеек в его секциях-блоках, каждая способна подвергнуться сотням изменений и воздействии, хранить информацию и видоизменять ее! И как же много заложено в нем еще, ведь недаром столько месяцев и даже лет трудились придумывавшие, рисовавшие и возводившие его… Ничто, ничто не пропало бы даром…
Зачем нужна была ему эта так и оставшаяся неоткрытой задача, отчего столь необходима? Он не знал, но силы, требовавшие выхода, стали опасно накапливаться, создавая новые напряжения, которые были Дому весьма неприятны.
А что же люди? Казалось бы, вот оно, невероятное, фантастическое, необъяснимое, чудесное. Рядом, только протяни руку. Дождались. Пришло взрывающее
И люди ушли. Была глубокая ночь, когда последний из них покинул Дом. Многие разъехались по родственникам, многих расселили по близстоящим домам, где хозяева, конечно же, потеснились ради такого случая. Немало осталось и тех, кто стоял в отдалении, наблюдая и не веря глазам своим; набралось откуда-то и посторонних любопытствующих.
И все, все, все они жаждали лишь одного; чтобы это, нарушающее покой и ужасное, поскорее кончилось.
Хотя праздно стояли и глазели далеко не все. Ответственное Лицо готовилось к произнесению Слова Второго — «Блокада» — и приступало к обдумыванию Слова Третьего. Милиционеры силами бригады плотников сколачивали кордоны и выстругивали рогатки. Медики, скооперировавшись с пожарными и — в порядке индивидуальной деятельности — умельцем из местных, в два счета оборудовали пожарные пушки пульверизаторами и кропили толпу легкими и ароматными анестезирующими жидкостями. Много было работы, много.
В Доме, внутри, творилось невообразимое. То там то тут обрушивались перекрытия; повсеместно отслаивались обои и чего только из-под них не сыпалось; в немыслимые, часто непристойные узлы скручивались лестничные перила; как бешенные летали вверх-вниз лифты; еще черт знает что — и вся эта какафония и катавасия означала, что Дому уже невмоготу.
По отходящим коммуникациям Дом хотел было раскинуть свои рецепторы вширь, он смутно понимал, что в расширении связей, может быть, его спасение, но — Слово Второе уж было сказано, и все ходы-выходы Дому перекрыты, лишь один какой-то упрямый теплопровод все бился и надувался паром, силясь разорвать заглушку. Сгенерировав в сетях пучок электромагнитных воли, Дом сделал попытку послать свой невнятный вопль в космическое пространство, да только, не имея опыта, лишь превратил антенну-санки в лужу металла и пожег сотен пять пробок.
Происходить стали явления, уже вовсе объяснениям не подающиеся. Вдруг в Доме рождались звуки, временами напоминающие голоса популярных теледикторов, и эти голоса говорили такое… В одной из ячеек первого блока случился гравитационный казус, и в воздухе с полчаса провисел холодильник, тихо всплывший в результате сил упругости от винилового пола.
Но главное для Дома заключалось не в этом. Не в Слове Втором как таковом, не в оцепивших его двойным оцеплением войсках, не в уставленных дулах орудий. Исчезли люди — те, для кого он жил с самого своего первого камня, с первой вбитой в густое дно котлована сваи; те — какими бы они ни были, — кому был бы единственно готов служить и впредь, новыми своими силами, с новыми возможностями, только бы поняли, только бы согласились взять их!.. Когда люди были, Дом не замечал их, когда исчезли — затосковал.
Как приятна была неожиданность и всякий раз неповторимость скачка напряжения в сетях, когда зажигались вдруг сотни ламп! Как замечательна тяжесть неравномерно наполняемых ванн по субботам! Как чувственна немножко неприличная выборка мусора из емкостей, как бодряща выплескиваемая из сотен и сотен динамиков мелодия ежевечерней телепрограммы!. Он вспомнил, он все вспомнил и был готов вернуть теперь!..
Тщетно. Дом стал стремительно хиреть. С каким отчаянием он вспоминал теперь Ниникина Сашу с его среднеоплачиваемыми родителями и неизбежным фатализмом! Как хотел докричаться до них, всех, там, за нежно отфугованными кордонами, за двойным оцеплением,
Под утро уже сверкнули последние огненные зигзаги по его фасадам. Всхлипнули и затихли переливы труб. Умолкли звуки… всякие звуки. Последний раз пролетели по кольцу, обрадованному смыкающимися секциями, волны всякого рода возмущений — мысли Дома, — и кто знает, о чем были они. Все стихло, так; строго говоря, и не начавшись.
В свете нового, занимающегося дня люди сперва робко, еще не веря, что мир, только что пошатнувшийся, вновь, слава те, вернулся на круги своя, а затем все смелее стали подходить к своему дому, заглядывать в черные дыры подъездов; некоторые пустились в неблизкое путешествие с целью обойти весь дом, и многие вернулись только под вечер. Оттянуты были армейские части, детвора весело жгла сваленные в кучу кордоны и стреляла из poгаток по воробьям. Ответственное Лицо так и не произнесло Слова Третьего, и мы никогда уже не узнаем, что это должно было быть за Слово. Зато появилось Слово Четвертое, всегда имеющееся у Ответственного Лица наготове: «Комиссия» — и Комиссия экстерном образовалась, а к вечеру, еще подучившись и основательно поднаторев на местных условиях, вынесла, подпирая плечьми, Решение, согласно которому жильцам вновь полагалось находиться по месту прописки, где теперь безопасно.
Где чисто, светло.
Вернувшиеся к тому времени из вокругдомного путешествия подтвердили правильность Решения Комиссии, хотя их, в сущности, никто не спрашивал. Был произведен ремонт или выдана денежная компенсация тем, кто особенно пострадал в результате бесчинств. В двухэтажных — вот они, счастливцы, о ком я упоминал вначале, — квартирах даже сменили паркет — весь, что хорошо видно из сметы работ в целом. И вообще люди, вернувшиеся домой, были страшно рады, что вновь будут жить где жили, а именно: в самом красивом, большом и престижном доме их города.
Не на следующий, правда, но через день открылось большинство магазинов и учреждений в цокольном этаже. Да и то сказать, следующий-то день было воскресенье, а кому в воскресенье нужны учреждения, а особенно магазины? Если и найдется такой чудак, подождет до понедельника, ничего с ним не будет.
Но.
Но прав взыскующий читатель, не могло все кончиться просто так. Взять хотя бы, что во многих ячейках… простите, — квартирах, ведь люди их называют именно так, из самолюбия что ли? — особенно где делался ремонт, продолжали ни с того ни с сего течь трубы, гаснуть свет, засоряться канализация. Разумеется, тому могли быть, да в большинстве случаев и были, самые объяснимые причины, но первое, что приходило в голову напуганным людям, а не проделки ли, не тайные ли происки это их вновь готового взбрыкнуть Дома? А если не его, то чьи-нибудь еще? Впрочем, воздвигнутая посреди двора гипсовая Копия Решения Комиссии постепенно убедила и маловеров.
Однако нас здесь интересует то, чего добрые доверчивые жильцы единственного в своем роде, престижного дома подчас и не замечали. Либо, замечая, не придавали значения или уж, во всяком случае, не связывали с происшедшими событиями.
Почему, спрашивается, проживающие в девятой секции подполковники в тот же год сделались полковниками — все, кроме служивших в войсках ПВО? А из уже имевшихся полковников не стал генералом ни один? У крупных торговых людей понизилась зарплата и повысились доходы. Обладатели темных взглядов и выговора стали больше улыбаться всем, люди вольных профессий — меньше пить. Остальные — токари, слесари, машинисты и машинистки, журналисты, врачи, вдовцы шоферы, бухгалтеры, начальники производств и начальники канцелярий и прочие — вдруг обнаружили, что у них повысилась утомляемость, особенно в рабочее время, и вместе с тем усилился интерес к радиовещательным и телепрограммам, хотя согласно медицинским свидетельствам (самые мнительные сразу побежали по врачам) кривую роста последнего в настоящий момент удалось пригасить и стабилизировать.