Искатель. 2013. Выпуск №9
Шрифт:
— Что же ты оставила меня, Уля? А говорила, что любишь… помнишь, клялась перед алтарем…
— Так ты не сгорел, Гриша? — Ульяна садится на кровати.
— Сгорел… неужели не видела… ты виновата… ты… если бы ты…
Ульяна в страхе распахивает глаза. Господи, в чем он ее обвиняет? В чем она виновата? Ульяна трясет головой, наваждение проходит. Все, нет у нее больше мужа, сгорел… как свеча. Вспыхнул — и погас. Ничего не успел, ничего не сделал, даже ребенка не родил. Еще одна жизнь оборвалась…
Утром,
— Не надо, мама. Ничего не вернешь.
— Горе-то, горе какое! Кто бы мог подумать! Даже похоронить нечего. Клавдия приехала, на ней лица нет. Ты сходишь к ней? Мать все-таки…
— Я не пойду.
— Нехорошо это, дочка. Сама подумай, что люди-то скажут?
— Мне все равно. Ухожу я. Сегодня.
— Куда это ты собралась?! Следователь приедет из города, тебя спрашивать будет… жена же ты ему…
— Пусть спрашивает. Скажи, в монастырь ушла. В святую обитель. Там пусть меня ищет.
— Это в какую святую обитель?! Ты серьезно?
— Не до шуток мне, я вчера еще собралась. Хотела уйти сразу, да вас подождать решила, попрощаться…
— Уля… — Мать схватилась за сердце и тяжело осела на стул. — Помилуй тебя, Господи!
— Может, и помилует. За то молиться буду денно и нощно. Гриша мне привиделся нынче ночью, о помощи умолял, а я не помогла, не поняла, что нужно ему… А когда все увидела, голос сказал, уходи, мол, в монастырь. Это последняя твоя надежда…
— Что, так и сказал?
— Так и сказал. Только не думай, что я умом тронулась. Это не так.
— Я и не думаю, просто ты бредила, Уля. В горячке была… и нас, как назло, не было.
— Не бредила я и не в горячке была. Я и сама этого хочу. Не могу я здесь больше оставаться. Жить не могу.
— Так поезжай в город, поживи там, на работу устройся…
— Я вообще жить не могу… неужели не понимаешь? Нет жизни мне. На святую обитель только и уповаю… не волнуйся за меня, я весточку вам дам…
— Да я и не пущу тебя…
Ульяна усмехнулась:
— Как это, интересно? Двери запрешь? Так я в окно. Лучше не мешай. А силой удержать попытаетесь, порешу себя, так и знайте…
— Да Бог с тобой, доченька… меня хоть пожалей…
— Я и жалею тебя, в монастырь ухожу, вместо того чтобы жизни себя лишить. Свет не мил мне…
Мать всхлипнула, закрыла лицо руками. Ульяна не обратила на это внимания. Взяв в своей комнате сумку, прошла мимо рыдающей матери. Во дворе ее окликнул отец, приблизился, взял за плечо, развернул к себе. Ульяна полыхнула на него таким взглядом, что он разжал руку и опустил глаза. Ульяна вышла за ворота и побрела, ускоряя шаг, по пыльной дороге. Отец вбежал в дом.
— Куда это она, мать? Так глянула на меня…
— В монастырь… Ленечка, в монастырь…
— В монастырь?! Что же ты молчала-то? А я думал на
— Не надо, умоляю! Пусть идет…
— Что ты несешь? Куда она пойдет? Ты понимаешь, что говоришь?
— Понимаю… она сказала, что, если силой удержим, жизни себя лишит… я видела ее глаза, она и вправду может… пусть идет, глядишь, время пройдет, успокоится все, да вернется. Подумает там хорошенько. Может, это ей сейчас и нужно. Себя она винит в смерти Гришиной. А здесь как? Каждый куст напоминать будет… Успокоится, вернется. Не надо, не беги за ней…
Отец устало опустился на табурет рядом с женой.
— Странный вы народ, бабы… Не пойму я вас. Сколько живу, а понимаю с трудом. — Он обнял жену. — Не переживай, мать, уладится все.
— Она весточку обещала дать… как на место придет… даже куда идет, не сказала… я к Клаве схожу, негоже так.
— Сходи, утешь ее, сына единственного потеряла.
Женщина поднялась со стула, накинула на голову платок.
— Пойду.
— А где она теперь-то, дом же сгорел?
— У Надежды, думаю, дружили они раньше… а теперь горе общее… зайду.
— Ну, иди, мать, иди…
У Надежды двери открыты, кто-то тихо перемещается по дому.
— Кто там?
— Я это, Надя я…
Люба, ты, что ли?
— Я…
— Заходи… Клава придет сейчас… где же Уля?
Люба прошла в дом, там гроб стоял закрытый, черный. Женщина отшатнулась, перекрестилась.
— Косточки там, все, что нашли… — Надежда тоже осенила себя крестом.
Дверь скрипнула жалобно, и вошла Клавдия, мать Гриши.
— Здравствуй, Люба. Поверить не могу, как случилось-то такое? — Прижала платок к глазам. — Знаю, не виню никого, выпивать стал, с работы ушел… Господи! Вот ведь судьбинушка злая! А Уля-то где? Неужто даже попрощаться не захотела?
Люба заплакала.
— И у нас горе, ушла наша Улечка, в монастырь ушла… жить, говорит, не хочу… свет не мил…
— Да что ты! Так вот и ушла? — Надежда обняла ее за плечи.
— Так и ушла. Ничего сделать не смогли. Силой удерживать станете, говорит, убью себя. Видно, крепко она Гришу твоего, Клава, любила… не суди ты ее и зла не держи.
— Видно, крепко… да только нет теперь сыночка моего… — Клавдия зарыдала в голос.
Женщины поголосили еще немного, потом успокоились, выпили по рюмке самогона.
— И где ты теперь жить будешь, Клава? — Люба хрустнула огурцом.
— Обратно вернусь, к сестре. Что мне здесь делать? А участок продам… по дешевке…
— И правильно. — Люба погладила Клавдию по руке. — Бог тебе в помощь. Пойду…
— Иди, Любаша, иди…
Люба поднялась, стараясь не смотреть на гроб, внушающий ей смутный страх. Её вдруг осенила простая мысль, что дочка ее жива и за одно это Бога нужно благодарить. А что до того, что она в Боге решила утешение искать… ее право.