Искра

Далин Макс Андреевич

А олени уж у самого тордоха - слышно, как постромки о сухие кости трутся. Остановилась упряжка - и вскочил Искра. Заслонил собой и костёр, и Копьё.

Не нравился ему Копьё - но никакой защиты у охотника против злой погани нет.

А входную завесу иссохшие пальцы отодвинули. И Копьё сказал:

– Ты глянь: ветер завесу колышет. Надо поправить.

Тут-то Искра и понял: не за ним злая нежить пришла - за Копьём. Подойдёт охотник ближе - тут его погань и удушит.

Зачерпнул Искра из очага огня пригоршней, как воды:

–

Ты, чужой, убирайся к себе в Нижний мир, пока я тебя не сжёг, пепел по ветру не пустил! Мой отец - огонь, мой дед - шаман, а я из твоего ребра колотушку для бубна сделаю!

На один малый миг увидел Искра голову: не голова - сухой мох на старом черепе вырос, вместо глаз - пустые дыры, холодный огонь в них горит. Тогда и понял Искра, что прав Копьё: стоит хоть на волос назад отшатнуться - конец тебе придёт: учует злая нежить слабину - и сожрёт. И пересилив ледяной страх, сделал шаг вперёд - как против ветра.

Тут же и пропало всё. И услыхал Искра, как чужая тварь дохлых оленей своих погоняет.

Обернулся он к Копью - а Копьё за очагом сидит, за грудь держится рукой.

– Однако, - тихо сказал, - как же душно стало мне. Будто аркан вокруг шеи захлестнулся - а сейчас отпустили его.

Подошёл к нему Искра, стряхнул с ладоней остывающую золу:

– Я думал, за мной он приходил - а он тебя хотел с собой увести. Не придёт больше.

Сел рядом - и ткнулся лбом Копью в плечо. Сказал тихо:

– Хочешь - я останусь. Глупый я, учиться надо мне... а ты учишь важным вещам. Только бубен мне сделай.

Окатило Копьё жаром с головы до ног - то ли от силы шаманской, что от Искры исходила, как пламя от костра, то ли от стыда. Сказал он - тоже негромко:

– Останешься или уедешь - завтра решим. А бубен - непременно сделаю тебе.

Флягу открыл - и водки плеснул огню. А Искра мизинец себе прокусил и капнул крови - и огонь взял кровь, как водку.

Тогда Копьё и понял всё окончательно.

***

На другой день Копьё бубен делал. Обруч из тальника гнул, оленью шкуру грел и резал. Искра маленький - а бубен большой: не игрушка, а живой шаманский голос, такой, чтоб во всех трёх мирах было слышно его. Потому что Искра вырастет, и душа его в бубен прорастёт. Потому что лишь один бубен полагается шаману в Срединном мире - именно в этот бубен душа Искры перетечёт, одухотворит.

Искра ему не мешал. Ночью настоящее вдохновение пришло: все чувства обострились, словно запахи в мороз. Вдохновение и не дало ему рядом с Копьём сидеть, глядеть, как он бубен нагретой кожей обтягивает. Вышел Искра из тордоха - и увидел медвежонка.

Не рискнул медвежонок подойти к тордоху - остановился шагах в десяти. А может, в ста - не разберёшь в сумерках: у них, келе, и расстояния не людские, и зрение другое, не привык

ещё Искра. Но самую суть различить уже получилось.

Стоит медвежонок не на снегу, а над снегом - цепочка следов из тундры ведёт, не ямками, а тенями ямок. Смотрит медвежонок на Искру: морда, словно от голода, осунулась, худая-худая, нос высох - а глаза тёмным пламенем мерцают. Не звериные глаза и не человеческие.

Пошёл к нему Искра, да только никак дойти не может: медвежонок вроде бы и не двигается, а с каждым шагом - всё дальше. А взгляд у зверёныша печальный, жалобный, будто боится он чего-то.

Тогда Искра и подумал, что медвежонок-то - дедушкин. Все дети Ворона говорили: уехал дедушка Тихая Птица в Нижний мир, а медведей своих к нарте привязал, чтобы по тундрам не разбредались да на людей не нападали. Говорили - и косились на Искру, будто он должен был тех медведей забрать. Неужели отвязал дедушка одного медвежонка? Самого маленького? Может, посмотреть решил, что Искра с ним делать станет?

Может, и испугался бы Искра, если бы не выгнал вчера сильную тварь, злобную и чужую. Может, и испугался бы, если бы Копьё ему бубен не делал. Но после той твари - что Искре сумеречный медвежонок, маленький келе! Словно бы Копьё Искре на ухо сказал: смотри, он сам тебя боится. Одна видимость, что медвежонок - силёнок-то у него не больше, чем у евражки. Брошенный он, голодный - и в Срединном мире ему одиноко и тяжко.

Пожалел Искра медвежонка.

– Эй, - позвал, - маленький келе! Подойди ко мне - поесть тебе дам.

Повёл медвежонок пересохшим носом - и подтёк к тордоху, словно струйка позёмки. Снизу в глаза Искре заглянул - просяще, будто больная собака - а в глазах у него сполохи плещутся, зелёные да синие. Морда от тех сполохов синеватая, неживая - да и не морда это вовсе, а снежные вихри, и весь медвежонок - пляшущие клубы метели; что их держит, рассыпаться не даёт - непонятно.

Впервые Искра видел выходца из Нижнего мира совсем рядом - хоть рукавицей дотронься. Жутко было смотреть.

Случись это в стойбище у Круглого озера - удрал бы Искра домой, к маме, и в полог бы забрался, чтобы забыть метельную нежить. Но на Песцовой реке не мог он удрать - стыдно было перед Копьём: взрослого из себя строил, сильного шамана, а страха своего победить не может, сердце в кулак сжимать не умеет. Рассердился на себя Искра и остался стоять.

Не хотелось ему снова мизинец прокусывать - больно. Но раз обещал - надо выполнять: всем известно, что больше всего любят неживые твари из Нижнего мира живую кровь, а уж шаманскую кровь - и подавно. И прокусил Искра палец ещё раз, протянул медвежонку красную каплю - как ягоду:

– Возьми, погрейся.

Обрадовался медвежонок. Сполохи в его глазах ярче вспыхнули - и улыбнулся он, словно человек. Высунул язык - скользкий и холодный, будто тонкая льдинка - и слизнул капельку. От его морозного дыхания вся ладошка у Искры онемела.