Искры гнева (сборник)
Шрифт:
продолжал на высокой ноте Клим и… не окончил песню.
Костецкий с размаха, что есть силы ударил парня в лицо. Клим пошатнулся и двинулся на пана. В тот же миг в руках Костецкого что-то сверкнуло. Клим не успел отскочить в сторону, и его белая сорочка обагрилась кровью.
Из-за ограды поместья раздались решительные, грозные выкрики. Затрещал высокий дубовый забор. Между ветвями деревьев замелькали острые колья. Озеряне с гневом обрушивали их на господские головы. Впереди сельчан шёл Стратон. Ещё раз, в последний раз, старик повёл, как когда-то, бедноту на господ — мстить за все оскорбления и тяжёлые обиды.
В ту ночь заполыхал дворец пана Костецкого.
Огонь пожирал поместье. И казалось, что это не пламя ревёт, бушует, а гремит победная песня. А в вышине, в чёрных клубах дыма, витает образ бунтаря и мстителя, грозная фигура Устима Кармелюка.
Олимпиада продолжалась…
Бывший панский воловик Клим стоял, как и когда-то давно, много лет тому назад, во главе группы певцов. И плыла песня… Песня про Устима Кармелюка. А за окнами клуба шумел обновлённый сад. В весеннем соку колхозный сад.
И слушали свободные наследники панских воловиков, внуки деда Клима. Поражённые, они застыли от удивления. Пел Клим… Допевал не допетую им когда-то песню. Допевал, едва шевеля старческими губами.
1938
Весенней ночью
Весна на Полесье пришла в этом году рано. Рассыпала первоцвет и зовёт в полевую прояснившуюся даль. Пора выезжать на поля. Они ждут. Твердеет, сохнет не оплодотворённая яровым зерном, обветренная земля. Пора выставлять пчёл на деревья, выгонять скот. Пора… А время смутное, тревожное. За Случь-рекой гремят пушки, их зловещий грохот с каждым днём приближается, становится слышнее. На землю советскую, на грады и веси полесские двинулась шляхта. Надёжный отпор даёт ей красное войско, бои идут где-то в направлении города Славуты…
На помощь красным из сёл и хуторов идут толпами полещане. Завтра рано утром на фронт выступает беднота из села Мостового. С отрядом бойцов-партизан собирается в поход и мельник Данило Зажура.
Последнюю ночь работает Зажура, следит за помолом с сыном Степаном. После полуночи сюда сойдутся бойцы-партизаны, посоветуются и на рассвете отправятся в путь. Им только бы перебраться на ту сторону широкой полосы болот, которые делят надвое равнину. А где расположены войска красных за болотами, они знают.
Глухо гремит накованный камень. Течёт ароматная тёплая мука. Скоро полночь. В такую пору где-то на башнях обычно размеренно бьют часы, в сёлах длинно и разноголосо перекликаются петухи. Но мельник Зажура ведёт счёт времени по-своему. После захода солнца он уже в четвёртый раз засыпает зерно. Ровно в полночь опорожнится короб. Зажура следит за помолом и ждёт, скоро уже начнут собираться хлопцы…
— Останешься хозяином, Степан, охраняй мельницу. Её поручило нам общество. С неё наш хлеб… — поучал мельник сына. — Привыкай к доброму, будь честным. А я, Степан, ты же знаешь, оставляю мельницу. Буду орудовать винтовкой, а может быть, и пулемётом. — Зажура улыбнулся, хлопнул сына по плечу и снова заговорил спокойно, неторопливо: — Наступило такое время… Да, оно, собственно говоря, было так в нашем краю испокон веков. Кто только не тревожил нас, не посягал на паше добро. В старину сюда залетали татарские орды за ясырем и за полесским мёдом. Опустошал и наш край турки. А особенно пан-лях. Этот уж очень въелся в печёнки. Крули и крулевичи не раз топили Полесье и всю Украину в крови…
Слушает
— А разве мы бессильные, что ли?.. — спросил, затаив дыхание, Степан.
— Да нет, доставалось и шляхте, — сказал, оживившись, Зажура, — это когда народ объединялся и восставал против панов. В той борьбе не отставал, Степан, и наш род, — гордо подчеркнул мельник. — Старые полещане говорят, что наш прадед Григор был даже правою рукою у самого атамана Кармелюка Устима на Подоле. Мал ты ещё, Степан. Подрастёшь, узнаешь больше. Но запомни мои слова: с панами у нас никогда не будет мира. Этот чёртов пан-лях въедливый, как пёс. Вот и сейчас, подумай… Дни погожие, заботиться б о хозяйстве. А поляк тревожит. Границу перешёл. Только недалеко он пойдёт. Есть слух, что сам Будённый сюда подходит. Так что лях получит по заслугам, это точно… А пока что будем сами зануздывать этого папа…
Зажура пошёл к коробу, подставил руку под густой мучной поток, потёр муку пальцами и стал прислушиваться, как шумит вода с лотков, как скрипят, натягиваясь, спасти. Спокойно и сонливо в мельнице. Утомлённый Степан склонился на мешки, дремлет. Зажура один около короба. Припорошенный мучной пылью, стоит, задумался. В воображении мельника вновь всплыло большое, просторное помещение, в котором стоят в ряд четыре каменные установки, шумит помолочная машина. Вверху, между сплетением ремней, сотрясаются сита… Эта мечта вот-вот должна была осуществиться. Три недели тому назад общество решило строить новую мельницу здесь же, около двух прудов. Но грянула война…
Зажуре показалось, что он услышал глухой топот конских копыт и людские голоса. Открыл двери. Присмотрелся. Никого. Над болотами висит густой туман. Несёт влагой и цвелью. Тихо. Только где-то там, над трясиною, слышатся какие-то странные, таинственные звуки. Кажется, будто кто-то тяжело вздыхает в липкой топи. Но вскоре шум утихает.
"Трясина бродит. Тропинки, наверное, начисто размыло, — подумал мельник. — Как же мы переберёмся на ту сторону…"
Он вошёл в мельницу, взял ключ, чтобы осадить камень. На дворе снова послышался топот. "Сходятся хлопцы", — подумал обрадованно Зажура. В дверь застучали громко, с нетерпением. Данило даже не успел сделать шаг, как дверь от натиска сорвалась с петель и в мельницу ворвалось несколько польских улан.
— Оружие! — крикнул первый, высокий, целясь револьвером в грудь Зажуре.
— Если говорите об оружии мельника, — ответил спокойно Данило, — то вот оно. — Он поднял перед собою ключ и не спеша начал осаживать камень.
— Какая наглость! — взвизгнул поляк. — Стой почтительно и отвечай на вопросы, холоп! — взмахнул саблей и выбил из рук у Зажуры ключ, потом подошёл ближе. — Большевики, партизаны здесь есть?
— Не знаю, — ответил глухо Данило, вытирая пыль со лба и бороды.
— Он пойдёт с нами. Пусть указывает дорогу. Здесь тропинка… — процедил сквозь зубы улан, стоявший в стороне от группы и при свете фонаря рассматривавший карту.
— Пан офицер приказывает перевести нас через болото! — сказал высокий.
Зажура молчал. Стоял как окаменелый, склонив низко голову. Он понимал, в чём дело, догадывался, что замышляют поляки в эту тёмную ночь. Они хотят перебраться на ту сторону болот и неожиданно напасть на красных. Он мог бы сказать, убедить их, что это бесполезная затея. Тропинки размыло водой, и идти ночью через болото по трясине очень опасно. Молчание длилось недолго. Зажура поднял голову, оглядел столпившихся улан.