Искры на воде (сборник)
Шрифт:
Не просто лес, а непроглядная тайга тянулась на восход солнца, уходя вверх на вершины сопок и изредка спускаясь в распадки. Никем не тронутая густая трава поднималась до нижних веток лиственниц, только в сосновых борах плотно уложенные старые иголки не давали разрастаться зелени, лишь папоротники вольно расположились по кругу. По некоторым распадкам, слегка всхлипывая, ворковали небольшие ручьи, собиравшиеся в речушку, бегущую к водам Бирюсы, реки полноводной и своенравной.
К вечеру прибыли в деревню Благодатская, что раскинулась немного выше устья Тагула. Тагул — левый приток Бирюсы, порожистый, большую часть своего пути шумевший среди высоких сопок. Остановились у Никодима Нестерова, имевшего свои дела с Хрустовым. Нестеров не держал постоялый двор, ни к чему, одна морока, но для нужных людей местечко находил.
— Давай,
— Справлюсь сам, — ответил управляющий. — Я вот что подумал, — сказал Никодим, — дороги ещё неплохие, если поспешать, то можно ещё далеко уехать на санях. Я дам тебе пару мальцов, они с вами поедут, особо не затруднят, а потом ты с ними отправишь коней назад. Пару недель ещё дорога постоит.
— Одного коня оставим себе, нужен для дела.
— Я знаю, раз сам справишься, я пошёл насчёт ужина распоряжусь. — Никодим не спеша пошёл в дом.
Дом у него был на редкость большой, на улицу выходили три окна. Хотя и покрыт он был драньём, но круглая крыша на четыре ската придавала строению важный вид. Высокое крыльцо, срубленное из кругляка, вело в большие сени, разделённые пополам. Во второй половине была кладовка. Всё, что не нужно было нести в дом, оставлялось в сенях, а от постороннего глаза пряталось в кладовку. Там же хранились и съестные припасы: квашеная капуста в бочках, клюква в кадках. В ящиках лежало солёное сало и замороженное мясо. Зима длинная — всё подберёт. Дом делился на две половины: в первой стояла большая печь, топили её из небольшого закутка, чтобы не дымить в доме, и готовили тоже там, в русской печи. В переднем углу стоял большой стол, вдоль стен расположились крепкие лавки, сделанные из толстых плах. При нужде на них можно было и спать.
На столе дымилась варёная картошка; в чугуне, в деревянной миске горкой громоздились солёные хайрюза, на огромной сковороде лежало большими кусками тушёное мясо. Хозяин прочитал молитву и взял картофелину. За ним потянулись и остальные.
— Немного хмельного не помешает с устатку, — сказал Лаврен и поставил на стол бутыль.
— Я не балуюсь, — сказал Никодим. — А вы как пожелаете, только без шуму. Не люблю.
После ужина парни пошли на улицу подышать воздухом перед сном, будто не надышались за день. Хмельное потянуло. Решили пройтись по деревне, посмотреть на людей. Только на улице никого не было: брехали собаки от скуки, белая луна висела на макушках сосен на сопке с другой стороны реки.
— Там договорено с лодкой у карагасов, — сказал хозяин. — Вам надо до стойбища быстрее добраться, чтобы вас другие люди не опередили.
— Откуда люди те?
— Так, со всех сторон. И с Нижнеудинска, и с Бурятии, есть из Канска. Наших местных пока нет, но скоро появятся. И все ведут торговлю по-разному. Некоторые спаивают карагасов, а потом за бесценок забирают и белок, и соболей, другие просто втридорога меняют на свои товары.
— И меняются?
— А куда деваться? В тайге шкурки есть не будешь. Побольше надо самогонки везти, после неё карагасы сговорчивее.
— Мне соболя вторым делом, мне хозяин другое задание дал.
— Вот и не будь дураком, угости хорошенько да заведи разговор насчёт того, для чего пришёл, они не только расскажут или покажут, но и сами приведут на место, только бери.
— Обманом, что ли?
— А как знаешь. Я сказал, ты послушал, а там хоть солнце не вставай.
— Вроде грех это, — пробормотал Лаврен.
— Вот и будешь зиму отмаливать, у вас церква рядом. Свечку поболее поставишь, денег поднесёшь, и хозяин не поскупится на божий промысел, вот и совесть успокоится. А за карагасов не переживай, не ты, так найдётся кто другой, да и попользуется.
— Тебе вроде как их прибыток глаза застит? — спросил Лаврен.
— Не застит, не застит. Мне и здесь сытно живётся, курочка по зёрнышку клюёт и сыта, я здесь приспособился и доволен.
Вызвездило. Полная луна большим белым колесом катилась по макушкам сосен, всё меньше касаясь их и наполняя округу белым холодным светом. Снег, схваченный изморозью, слегка поблёскивал, переливаясь самоцветами.
— Меня Илья Саввич просил узнать, за какую цену можно отдать коня.
— Кроме лодки, на которую вы будете менять, надо взять ещё три соболя или три связки белок. А если с самогонкой поторгуешься, то и больше возьмёшь. За неделю на лошадях дойдёте, а потом до ледохода поживёте в стойбище. Карагасы до осени будут сидеть на берегу да оленей по распадкам пасти. А вы,
— Ты не думай, что я по доброте своей учу тебя уму-разуму, мне сказано, чтобы я тебе всё это внятно пересказал, вот я и говорю. С карагасами поаккуратней, обидчивые шибко, могут собраться и уйти, не найдёшь, тогда вам же хуже будет, пропадёт сезон. Они и так не шибко болтливые, а как выпьют, сядут в уголок и улыбаются себе. Спроси у них что-нибудь, а они на тебя, как на пень, смотрят. Есть, правда, и болтливые, но по пьяному делу наплетут семь вёрст до небес да всё лесом, а ты потом соображай, что правда, а что хмель. К девкам ихним своих «кобелей» не подпускай, очень уж они не любят, когда их бабы с русскими путаются.
— Ладно, буду знать, верно говоришь, важнее всего дело, время дорого, — сказал Лаврен.
Пришли парни, тихо переговариваясь, стали располагаться на ночь. Кто примостился на лавке, кто улёгся прямо на пол, завернувшись в полушубок. Вскоре совсем затихли и засопели.
Вызвездило. Полная луна большим белым колесом катилась по макушкам сосен, всё меньше касаясь их и наполняя округу белым холодным светом. Снег, схваченный изморозью, слегка поблёскивал, переливаясь самоцветами.
И лишь к полудню седьмого дня прибыли на место. Дорога выходила из-за двух одинаковых, словно близнецы, сопок и уходила прямо в глубину тайги. Чум стоял у самого леса. Перед ним беспорядочно валялся лес, вывороченный ветром, его карагасы использовали на дрова. При приближении чум увеличивался в размерах, и оказалось, что он достаточно большой, покрытый шкурами и берестой. Чум органически вписывался в местность, словно не был собран здесь руками человека, а просто вырос из земли, как большой гриб необычной формы. Из отверстия сверху едва заметно струился дым, оживляя это сооружение. Рядом с чумом на проталине лежали три собаки, не пожелавшие даже приподняться при приближении чужаков. Несколько раз гавкнув, чтобы дать знак хозяевам о гостях, они лениво помахали хвостами, мол, своё дело мы выполнили достаточно, дружно свернулись калачиками и больше не обращали внимания на людей. Из чума вышли хозяева. Первым, распахнув полог, вылез старик в шапке из рыси, в каком-то непонятном халате, перехваченном широким синим поясом. Тёплые унты под коленами стянуты замшевыми ремешками. Обветренные щёки ввалились, усталые глаза слезились, в зубах — ганза (трубка). Следом показался другой; он был точной копией старика, только выглядел помоложе: живой взгляд, удивление, раскрасневшиеся щёки. Да пояс на нём был зелёного цвета. Последней выглянула женщина. На ней был халат до земли, на голове — шапка, сшитая из морды кабарги, на ногах тоже унты, как и у мужчин. Мужчины стояли рядом и смотрели, как приближается обоз, женщина стояла позади их.
— Иди ставь мясо варить, — сказал старик женщине.
5
Зрение у Эликана было ещё острым, только иногда длинными зимними вечерами, когда невестка небрежно подбрасывала в огонь дрова и дым расползался по чуму, у него слезились глаза. Но это происходило недолго, едва дым улетал, и слёзы высыхали. Много лет Эликану, уже дети его сыновей имеют свои чумы, уже давно схоронил старик свою жену и жил с младшим сыном. С невесткой он не очень ладил, но куда деваться, приходилось терпеть, без женщины в чуме никак нельзя. Эликан — старейший в своём роду, все прислушиваются к его мнению. Когда вместе кочуют по летним пастбищам, слушаются безропотно, но молодёжь, уходя на зимний промысел, слова Эликана забывали, для них его слово становилось пустым, словно посвистывание ветра в макушках сосен. И на стоянках они стараются теперь скрыться с глаз старика, каждый показывает свою самостоятельность и решает всё по-своему.
Среди людей, приближающихся к чуму, Эликан увидел знакомые лица. Лаврена и Маркела он помнил по прошлому лету. Вот так же они приехали в первый раз: дождались, пока сойдёт лёд на реке, потом разбрелись по округе, стали искать жёлтые камушки. Какая польза от них, Эликан не понимал, но в последнее время про такие камушки стали расспрашивать и русские купцы. Видел старик такие камушки на некоторых ручьях да речушках, попадались такие камни в желудках глухарей, их поначалу выбрасывали, а потом стали брать себе на обмен. Русские давали за небольшие кусочки золота много водки. Другие товары меняли на шкурки белок и соболей.