Искры

Мелик-Акопян Акоп

Мы стали спускаться с Астхаберда.

— Куда ты поедешь? — спросил я Аслана.

— В Индию.

— А когда вернешься?

— Я и сам не знаю.

— По крайней мере скажи, зачем ты едешь?

— Пока не следует тебе знать этого… Но будь уверен, я еду не для дурного дела.

Глава 32.

«НЕМОЙ»

Спустившись с Астхаберда, мы направили путь к монастырю Апостолов, который находится в трех часах езды от Муша, в живописной горной долине Тавроса. Проехали деревню Могунк [153] ; тут когда-то потопили в окрестных болотах пятьсот магов,

почему местность и поныне прозывается «Могунк» или «Могильник магов».

153

Могунк — происходит от слова «мог», что означает — маг, чародей.

Уже смеркалось, когда мы подъезжали к монастырю. Выступавшая из вечерней мглы высокая монастырская стена произвела на меня удручающее впечатление. Еще более угнетала меня мысль, что я должен остаться здесь, за этой крепостной стеной…

Я глядел на шестнадцативековую почтенную святыню, глядел на живописное нагорье, на котором стояла она, глядел на изумрудную долину, раскинувшуюся перед нею, и думал: армянское искусство, архитектура развились в процессе сооружения великолепных монастырей, а в выборе живописных мест и ландшафтов, приличествующих этим сооружениям, развивался художественный вкус армян.

Иногда самая обыкновенная мысль может рассеять самые тяжелые сомнения. Когда Аслан заявил мне, что я должен буду остаться в этом монастыре, я был очень недоволен, но смолчал. Когда же по дороге в монастырь он рассказал мне сохранившееся до наших дней предание, что здесь трудились знаменитые представители армянской словесности «Золотого века», что в тиши монастыря готовили они свои труды, что здесь находятся гробницы их, тягостные раздумья отлетели прочь, сомнения рассеялись, и я склонил голову перед священными воспоминаниями былых времен: учиться и трудиться, всей душой и сердцем отдаться учению решил я — под кровлей, где проводили время в труде неутомимые отцы наши.

Еще издали внимание мое привлекли ряды колонн у восточной стены монастыря. Аслан повел меня туда. Десять крестных камней изящной тонкой резьбы стояли на каменных пьедесталах, «Гробницы переводчиков» — называет народное предание эти молчаливые памятники. На одном я прочитал имя армянского философа — Давида Непобедимого… Невдалеке от них едва виднелись сквозь заросли кустарника две заброшенные могилы. Окаменелый мох оставил на камнях зеленовато-серые следы; не значится на них ни надгробной надписи, ни года — время разъело камень, стерло надпись. Но надпись запечатлелась, осталась нетленной в чутком сердце каждого армянина: в заброшенных могилах покоятся два замечательных человека — Мовсес Хоренаци и его сподвижник Мамбре. Армения воздвигала храмы во имя греческих и еврейских святых, а тот человек, исторический труд которого спас Армению от забытия в веках, который даровал ей жизнь и бессмертие, не удостоился в родной стране даже небольшой часовенки… Немного поодаль стоит одиноко другая гробница, еще более заброшенная и печальная. Богатая горами Армения пожалела возложить на нее один из своих отменных камней! Несколько обломков скал покрывают могилу обожаемого всеми человека. Ужасное, роковое совпадение! — человек, которого при жизни преследовали и побивали камнями церковнослужители, даже после смерти лежит под грудой наваленных обломков! Но каждый армянин с благоговением склонит колени и будет лобзать пыль с этих камней, когда узнает, что здесь погребен Лазарь Парбский [154] … На эту могилу с грустью издали глядят гробницы князей Саака и Амазаспа…

154

Лазарь Парбский — историк V века.

Осмотр

памятников занял так много времени, что уже совершенно стемнело, когда мы вошли в монастырь. Игумена в монастыре не оказалось, нам сказали, что он пошел в ближайшую деревню. Аслан направился к одной из келий, откуда пробивался слабый свет. Дверь в келью была открыта настежь для притока воздуха. Светильник, горевший на столе, озарял склоненную над бумагами голову монаха. Монах что-то писал. Перед ним беспорядочными кучками лежали книги. При виде нас он не двинулся с места, протянул лишь руку Аслану и холодно сказал:

— Я вас ждал, господин доктор.

Заметив, что мы стоим, он прибавил:

— Келья моя настолько тесна и мебели в ней так мало, что я не знаю, куда вас пригласить присесть.

— Вы не беспокойтесь, мы устроимся, — ответил Аслан и, отодвинув постель в сторону, присел на голые доски кровати. Я поместился рядом.

Кроме кровати, письменного стола и кресла, на котором сидел монах в комнате другой мебели не было. Кресло это составляло удивительный контраст с убогой обстановкой. Оно было сделано из тяжелого крепкого дерева и изукрашено прекрасной инкрустацией. Темный цвет дерева, пожелтевший от времени, еще больше придавал ему величественный вид. Заметив, что я заинтересовался креслом, монах обратился ко мне с улыбкой на лице:

— Это кресло я нашел в кладовой вместе с изломанными земледельческими орудиями. Оно принадлежало одному из епископов и, вероятно, было прислано в дар из дальних стран.

Этому человеку в монашеской рясе было не более 36 лет, но борода его и густые волосы на голове были белы, как снег. В ореоле этой белизны виднелось бледное, болезненное лицо с глубоко впавшими глазами, горевшими неестественным блеском. Что состарило его преждевременно, истерзало и измяло его? Ноги у него дрожали как у расслабленного, не подчинялись ему. Видно, эти ноги в течение долгих лет испытывали тяжесть, — тяжесть железа!.. Длительный кашель поминутно прерывал его речь, глухое клокотанье слышалось в груди… Аслан глядел на инока с нескрываемой грустью и глубоким участием, как врач и как друг, и горько вздыхал.

— А я думал видеть вас иеромонахом, — обратился он к молодому человеку.

— А по-вашему это так легко? — ответил взволнованно инок, — нам, чтоб быть посвященным в иеромонахи, нужно многому научиться. От нас требуют знать все то, чему учились дьячок или служка с детских лет до посвящения.

Зловещий кашель прервал слова его на несколько минут.

— Да, многому нужно учиться… И псалмы знать наизусть, и молитвы, и шараканы петь на память. Положим, выучил наизусть, а голос откуда возьмешь. Нет у меня и прежней памяти: еще учеником я знал наизусть целые главы из Гомера и Вергилия, а теперь не могу заучить и нескольких молитв…

Вновь начался приступ кашля.

Аслан слушал со вниманием. Меня также заинтересовал рассказ: в нем слышались и протест, полный горечи и желчи, и искреннее стремление отдаться служению церкви.

— Беда не в том, что рукополагающий епископ требует от нас того же, что и от неграмотного дьячка, а в том беда, что и народ того же требует. Нам следует знать Четьи Минеи, все «Жития святых». Следует знать, как Ускан узрел пред собой море крови, в каком именно месте вышел из чрева кита пророк Иона… Все это надо знать, но мы этому не учились…

На столе стоял стакан с молоком. Инок отпил молока, чтоб прочистить горло.

— А как вы чувствуете себя? — спросил Аслан.

— Теперь мне несколько лучше… Здешний воздух восстановил мои силы. Вы, как врач, конечно понимаете, что я нуждаюсь в питании, в хорошем питании, а его-то и нет. Я должен поститься, выполнять все монастырские требования — это ухудшает состояние моего здоровья.

— А вы не думаете покинуть монастырь? Я советую вам поторопиться.

— Нет, доктор. Что я начал — должен довести до конца…