Искупление Атлантиды
Шрифт:
Он не желал ее сочувствия, так как ничем его не заслужил.
— Бог морей проклял меня заклятием, от которого мне не освободиться, за непростительные поступки. И вот уже больше двух тысячелетий я не способен испытывать чувства. — Бешенство и ярость, которые он мог, наконец, почувствовать, забурлили в его крови.
— Две тысячи лет, — повторил он, а потом с горечью процитировал слова, которые навечно остались выжженными в его памяти с той самой ночи в той комнате в таверне.
«ТАКОВО ТЕПЕРЬ ТВОЁ ПРОКЛЯТИЕ: ДО ТЕХ ПОР ПОКА
А КОГДА ТЫ ЕЁ ВСТРЕТИШЬ, ТЫ ОЩУТИШЬ ВОЗРОЖДЕНИЕ ВСЕХ ЧУВСТВ, КОТОРЫЕ БЫЛИ ПОДАВЛЕНЫ МНОГИЕ ГОДЫ, ВЕКА И ДАЖЕ ТЫСЯЧЕЛЕНИЯ.
ЕСЛИ И ЭТОГО БУДЕТ НЕДОСТАТОЧНО, ЧТОБЫ СОКРУШИТЬ ТЕБЯ, ТЫ БУДЕШЬ ОБРЕЧЁН ЗАБЫВАТЬ ЕЁ КАЖДЫЙ РАЗ, КОГДА ОНА БУДЕТ ИСЧЕЗАТЬ ИЗ ПОЛЯ ЗРЕНИЯ. ТОЛЬКО КОГДА ОНА УМРЁТ — ЕЁ СЕРДЦЕ ОСТАНОВИТСЯ И ДУША ОТЛЕТИТ — ПАМЯТЬ О НЕЙ ПОЛНОСТЬЮ ВОЗВРАТИТСЯ К ТЕБЕ, ЧТОБЫ ДО КОНЦА СВОИХ ДНЕЙ ТЫ РАСКАИВАЛСЯ, ЧТО НАВЛЁК БЕСЧЕСТЬЕ НА ВОИНОВ ПОСЕЙДОНА».
Он закрыл глаза, сжал руки в кулаки и остановился посреди комнаты, ожидая, что она сейчас выразит свое презрение, вызванное его провалом. Он думал, что она убежит, услышав его рассказ.
— Вам не кажется, что это несколько жестоко?
Он открыл глаза, изумившись ее словам. Тиернан сидела в кресле, склонив голову на бок и не сводя с него глаз.
— Вы не понимаете. Я еще не рассказал самое худшее, потому что я трус. — Он помолчал, чувствуя еще одну волну боли при мысли о Корелии и ребенке. О том ребенке, который мог бы быть его сыном или дочерью, если бы появился на свет.
Если бы этот ребенок не умер из-за него, Бреннана.
Она нетерпеливо заерзала в кресле.
— Я все прекрасно понимаю. Вы были сорвиголовой в молодости, как и многие из нас, и я могу понять, без обид, что ваш Бог несколько несдержан.
— Но я…
— Вы сделали то же самое, что и любой студент с бочонком горячительного, пришедший на вечеринку в тогах, — сказала она, снова перебивая его. — Но почему-то вы понесли наказание, длившееся более двух тысячелетий. Я не могу поверить своим собственным словам. Два тысячелетия. Сколько же вам лет? Неужели всем атлантийцам по несколько тысяч лет?
— Я убил мать своего ребенка, когда тот находился в ее утробе, — надрывисто, хрипло сказал он. Эти слова сжигали его сердце.
Тиернан побелела как полотно.
— Вы… что? Вы… но подождите. — Она глубоко вздохнула. — Нет. Это не правда. То есть не вся правда. Я что-то чувствую…
Она замолчала, не переставая смотреть на него, испытывая шок и ужас, а он чувствовал такую боль в груди, что не мог дышать. Бреннан наклонился вперед в кресле, обнял себя руками, а потом и вовсе упал, сильно ударившись лицом об пол. Боль от потери ребенка, горькое раскаяние, которое он чувствовал, думая о смерти Корелии, грозили лишить его рассудка.
Он снова занялся дыхательными упражнениями и заставил себя сесть обратно в кресло.
— Это
— Мне не нужна правда в какой-то мере, я хочу услышать истинную правду. Расскажите мне все, как было.
Он наклонил голову и покорно пересказал сердитое неодобрение и обвинения Посейдона.
И завершая, заявил Тиернан:
— Так что, как видите, она умерла по моей вине. Мой ребенок умер из-за меня. У меня нет права жить и быть счастливым, но с тех пор я каждый день сражаюсь, чтобы спасти других женщин, других детей, стараюсь уберечь их от смерти. Я ищу то, чего мне никогда не найти и чего я не заслуживаю.
— Искупление, — прошептала она. — Но Бреннан, она же не рассказала вам о ребенке? Вы же говорили, что предложили ей брак.
— Когда нас застали, и я предложил жениться на ней, она рассмеялась мне в лицо. Сказала, что простой воин ей не пара. В лучшем случае я хорош для пустой болтовни, в худшем — просто унять зуд, — неторопливо ответил он, снова испытывая то ужасное унижение, словно с того события прошло лишь несколько часов.
А потом стало еще хуже, когда унижение превратилось в выворачивающую наизнанку боль, когда он продолжил:
— Она ни слова не сказала о ребенке. Даже не намекнула, прервала наше общение. Она собиралась выйти замуж… Лишь позже я узнал, что ее будущий супруг узнал про ее похождения и беременность от слуг-сплетников. Он публично опозорил ее, и все ее так называемые друзья из ее социального окружения от нее отвернулись.
Он сжал деревянные подлокотники кресла так крепко, что дерево расщепилось и поранило его руки. Не спеша он выпустил сломанные куски древесины и смотрел, как они упали на пол. Ему даже было наплевать на то, что он глубоко порезал свою левую руку. Кровь стекала блестящими каплями на ковер.
Бреннан прошептал:
— Так много крови. Они говорили, что она перерезала себе вены. Вы знаете, что в человеческом теле так много крови? — Он посмотрел на Тиернан, отчаянно пытаясь заставить ее понять. — Я все еще вижу это в ночных кошмарах, даже две тысячи лет спустя. Я вижу, как на мраморную плитку вместе с кровью вытекает ее жизнь. Жизнь моего ребенка вытекает вместе с ее. Это все моя вина.
Глава 6
— Нет, — возразила она. — В этом не было вашей вины.
Благодаря своему дару Тиернан знала, что он говорил правду или то, что, во всяком случае, считал правдой. Она также понимала, что его восприятие тех событий неправильно. Он почти ни в чем не виноват.
— Вы были дикарем, как и многие молодые люди. Я сама была бы точно такой же, если бы не… если бы обстоятельства сложились иначе. Но та женщина — Корелия — вас использовала, Бреннан. Она сама причинила непоправимый вред себе и своему ребенку, потому что считала себя слишком благородной, чтобы выйти замуж за простого воина.