Искупление
Шрифт:
Хасан-бег затравленно смотрел на Мамая. Он знал, что от этого человека ждать ему хорошего не приходится, но лучше бы он не говорил этих слов о единстве, - он, убийца Мамай, пятнадцать лет мутивший воду в Орде, пока не выловил всю крупную рыбу, говорит на курултае такие слова! А курултай - кто на нем сидит? Все его люди - банда убийц и заговорщиков.
– Ты слышишь меня, Хасан-бег?
– спросил Мамай.
Он сидел, развалясь на красных подушках, ярко светившихся в траве. На таких же подушках сидели правители Орды. Хасан-бег знал, что он никогда не будет среди них.
– Я слышу и вижу все, Мамай. Я хорошо видел весь путь твой с того дня, как ты упрашивал своего отца продать тебя в рабство, а потом убегал от господина, деньги же, возвратясь, отымал у
Мамай сидел с улыбкой на мертвых губах. С этой улыбкой он подозвал телохранителя и что-то шепнул.
– Ошибаешься, Хасан-бег! Клянусь небом, я отделю слух от зрения!
Темир-мурза подозвал двух кашиков. Мамай вынул из ножен нож и кинул его телохранителю. Тот поймал и подал кашику. Воин повалил Хасан-бега на спину, придавив грудь коленом, но поверженный вырывался, отбиваясь ногами и руками. Второй кашик навалился на ноги, но и это не помогало. Тогда третий кашик кинулся по приказу Темира-мурзы и за уши прижал голову Хасан-бега к земле, а горло придавил коленом. Телохранитель Мамая отобрал нож у неловких палачей, вонзил его в глаз правителя Сарая Бату. Стон и проклятия Мамаю разнеслись по всему саду, Темир-мурза зажал рот обреченного. Кровь била из глазницы. Второй глаз был вырезан чисто: глазное яблоко скатилось кровавым комом по щеке на траву.
– Хасан-бег всю жизнь ошибался! Он ошибся и сегодня, когда говорил, что его слух и зрение едины!
Хохот грянул с подушек и эхом отозвался в сотнях молодых глоток: то отозвались на шутку Мамая хано-угодные кашики.
– Выведите его в степь! Ведите до ночи и бросьте там на съедение шакалам! Темир-мурза! Налей мне ка-ракумыса!
Последнего опасного врага Мамая повели за ворота.
Длинный стол-ковер - дастархая - был уставлен едой и питьем, но никто не прикасался ни к чему, пока не поднял чашу великий Мамай. За кустами, заглушив
мягкий плеск фонтана, ударили тулумбасы, зазвягалн трубы - пир начался.
Над стеной дворца показалось солнце.
* * *
Вечером был во дворце пир еще больше. Кроме участников курултая пригласили арабских монахов-грамотеев, купцов, путешественников, случившихся в тот день в Сарае и замеченных Мамаевыми сыщиками на базаре. Не было только Ивана Вельяминова и Неко-мата.
Мамай оделся в дорогой халат, опоясался драгоценным поясом, на который повесил черные рога, осыпанные золотом, - вещи убитого хана. Рядом с собой посадил одну из жен - юную персиянку, служившую ему. Спокойствие и торжественность, Вожди Орды каждый день должны были являться в новой одежде, но на этот ужин разоделись с особой роскошью. Все ждали чего-то значительного.
После захода солнца Мамай отпустил иноземцев, и вся знать перешла в самый большой зал, где был поставлен походный шатер жарко-желтого цвета. Мамай первым вошел в него. Слева и справа от входа горели плошки-светильники, наполняя помещенье удушливым запахом жира. Мамай занял место хозяина - напротив входа, у дальней стены, - тронул над головой золотое изваяние, одетое в баранью шкуру, - "брата хозяина", отослал стайку женщин, хлопотавших над скамьями, коврами и подушками для гостей, наполнявших стол питьем и чашами, и только потом позвал курултай. Все вошли и молча расселись по правую руку от хана, левая сторона, женская, была пуста. Темир-мурза послал ка-шика-сотника за камом, и тут же явился старый шаман, затрясся было, но Мамай нахмурился, и тот притих.
– В этот час, перед светом луны, я скажу вам, слуги мои, скажу то, что томило меня не один десяток лет, что вело меня к этому трону...
– Мамай говорил тихо, сосредоточенно, не рисуясь и даже не подымая глаз от ковра, расстеленного перед ним, поверх большого общего ковра, покоившегося на слое войлока. Пламя в плошках притянуло к себе ночную бабочку, и она сгорела. Сегодня ушел с моей дороги последний враг - Хасан-бег, сын Хаджи-черкеса. Сегодня пора обратиться к страницам священных книг, чтобы понять, что утратила наша Орда, что она сделала и чего не свершила. Вы помните, что великий Чингиз немало потратил на борьбу со своим
– Но и с такими воинами ни Чингиз, ни Бату не исполнили великого предназначения неба: не продолжили завоевания. Почему?
– Мамай поднял голову, поправил волосы, заложив их короткими пальцами за уши, - ждал, но все молчали, не нарушая речи своего бильге, мудреца и полководца, поистине великого хана, живущего своей головой, что так редко случалось в их великой империи...
Вход шатра был по обычаю раскрыт к югу, и там, через окна дворца, через растворенную дверь зала, вливался лунный свет. Это его ждал Мамай, чтобы сообщить своим послушным слугам великий план.
– Темник Сарыхожа! Сарыхожа вскочил с подушки.
– Поди сюда и прочти то, что пишут в землях заходящего солнца!
Сарыхожа приблизился к хану, принял от него бумагу, исписанную по-арабски - справа налево, - и стал переводить:
– "Великая опасность грядет: на своем съезде вельмож, курултае, они решили идти дальше. У хана разверстан план завоевания нашей грешной Европы, рассчитанный на восемнадцать лет, за эти годы не останется ни одного уголка земли, где не пройдут их кони. Это твердоистинно, если господь по милости своей не поставит им какие-нибудь преграды, как он сделал, когда они пришли в Венгрию и Польшу. И нет, как нам кажется, ни единого государства, которое могло бы само по себе оказать им сопротивление, потому что татары едины и многочисленны. Единение государств - одна защита, и то, если бог встанет за нас".
Сарыхожа все перевел добросовестно и, кончив, поклонился.
– Это писано путешественником и соглядатаем европейским, Карпини, пришедшим в Орду еще при Батые. Ныне я спрашиваю курултай: за сколько лет может наш улус покорить Европу?
После долгого молчания заговорил главный бакаул, он воинский голова, у него все рассчитывается - от стрелы до подковы.
– Премудры слова твои, о великий хан! В писании неверных христиан сказано: мудрый да будет мудрее, а разумный будет обладать кормилами... Ты велик и смел, хан, а наш улус во сто крат богаче, чем был при Батые... Так ли, главный даруга Оккадай? Так ли, главный управитель Халим-бег?
– Так, так!
– закивал управитель дворца и Сарая, а ему вторил главный даруга.
– Покорение Европы - дело верное, а за сколько лет - за двадцать, пятнадцать или десять - то надо точно высчитать и обсудить с расчетом народонаполне-ния тех государств.
– А каких государств?
– спросил Сарыхожа.
– Мы о тех государствах немного знаем.
– О том пусть знают копыта наших коней!
– резко оборвал его углан Кутлуг, рвавшийся на запад еще при Абдулле-хане.
– Верно говорит углан Кутлуг!
– сказал Мамай.
– Полки Батыя шли на заход солнца, и великий завоеватель знакомился с землями, народами тогда, когда они лежали под копытами его белого коня! Нас могут задержать только государства, объединившиеся между собою, но у них вечная грызня - то за гроб господний, то за корону... В таких спорах всегда решает третий, он всегда справедлив, и этим третьим будем мы! Мы знаем, куда деть их короны: мы их отберем, привезем в Сарай и выложим ими купол самой высокой мечети, пусть в них живут вороны!