Искупление

Лебедев Василий Алексеевич

Кусакова, вернулись на левый берег Вожи и стали на костях.

– Княже! Монастырева несут!
– воскликнул Бре-нок, еще потемну войдя в шатер великого князя.

Дмитрий прилег не раздеваясь, рассердившись на покладника Уду, пытавшегося снять с него хотя бы доспехи, и теперь медленно поднялся, постукивая латами. Зажег свечу от трута и перекрестился. Он помнил, как в тот тяжкий час, когда татары стали расстреливать русских из луков в три ступени - пригнувшись в седле, второй ряд - сидя прямо, третий - привстав в стременах - они осыпали стрелами стоявших неподвижно во-ев, сотнями вырывая их из рядов головного полка, когда

Дмитрий велел наступать на врага и головной полк ударил в лицо, когда все перемешалось на берегу Вожи и невозможно было понять и предугадать, чем все кончится, тут-то и налетели Монастырев с другом Кусаковым, не сговариваясь и не ожидая великокняжеского повеления, сразу двумя запасными полками. Лучше нельзя было придумать: полк Монастырева кинулся в промежуток между головным полком Дмитрия и правым крылом окольничего Тимофея и Пронского, а Кусаков бросил свой полк меж левым крылом и головным полком. Эти два кинжальных удара в помощь большому полку спутали еще раз замысел Бегича, вовсе не ожидавшего встречных ударов Дмитрия. Полк Монастырева глубоко, почти до воды, прорвал ряды Бегичева войска и первый учинил там смуту. Когда Дмитрий ворвался со своими стремянными ратниками в гущу татар, враг дрогнул и начал сопротивляться уже из последних сил... И вот, несут Монастырева... Кусаков был убит у Дмитрия на глазах - стрелой в лицо.

– Роют ли скудельницы?
– спросил Дмитрий Бренка.

– Готова одна. Еще роют, княже... А Митю - тоже?..

– Монастырева Митрея - царствие ему небесное!
– положить во гроб и немедля везти на Москву. Такоже и Назара Даниловича Кусакова, царствие ему небесное...

Дмитрий вышел из шатра. Перед ним проступало в рассветном сумраке укутанное плотным августовским туманом поле боя. Река была близко, но ее еще не было видно. Там, внизу, у самой воды, влево и вправо по берегу, светились огни. Слышались стоны раненых, скрип обозных телег, на которые укладывали их и отвозили к Коломне. Пахло свежеразрытой землей... В соседнем шатре тихо пробовал голос теремной дьякон Нестор, готовясь к панихиде.

– Княже!
– подлетел молодой ратник, возбужденный первой, видимо, битвой в своей жизни.
– Вели слово молвить, княже!

Дмитрий кивнул.

– Окольничий Тимофей Васильевич велел сказать: убитых у нас покуда четыре тыщи семьсот и восемнадцать! Токмо!

– А у ворога?

– А у ворога - за сорок тыщ! На сим бреге токмо! Дмитрий снял шлем и широко перекрестился на чуть проступившее на востоке светлое пятно.

– Чей ты, отроче?

– Пастух Андроньева монастыря, княже!

– На коне?

– А вон-а стоит!

В стороне от шатра стоял стреноженный конь татарских кровей, низкоросл и космат. Юноша захватил его в бою, а бился, видимо, в пешем строю. Но как одет! Одна кольчужка под длинной, ниже колен, рубахой да бараний кожушок. На голове кожаная стеганая шапка с поддевкой - и все... Зато уже успел подобрать отменную татарскую саблю и короткое копье - сулицу. "Хоть бы шлем подобрал..." - подумал Дмитрий и велел юному воину скакать к Вельяминову с наказом: впереди обоза везти убиенных Монастырева и Кусакова и положить в Симоновом монастыре, в церкви, на три ночи.

Вскоре рассвело, и Дмитрий пошел к скудельницам на панихиду. Вниманье его привлекла возня у реки, уже открывшейся из тумана. Оттуда скакал весь мокрый Квашня и орал, не щадя покоя мертвых:

– Княже! Попа повязали

на том берегу! Подвели попа.

Вмиг набежало воев сотни две.

– Кто таков?
– строго спросил Дмитрий.
– Не из Сарая?

Маленький, темный лицом и глазами попик замялся.

– Да то - Жмых, княже! Это Жмых! Московской сотни горшечников человек!
– сунулся в круг Лагута.

Кузнеца Дмитрий узнал сразу и обрадовался, что он жив и будет днями на Москве, в своей семье, в кузнице...

– Княже! А ну, сторонися, православные! Княже! У попа...

– Да не поп ен!
– повысил голос Лагута и крепко

махнул мощной-корявой ручищей.
– Ен просто худой человек! Жмых!

– Великой княже! У сего Жмыха отобран мешок, а в том мешке...
– Квашня огляделся, но сказать не посмел при всех, подал мешок Бренку.

Тот раскрыл, сунул туда ноздри и отпрянул лицом в сторону:

– Никак злое зелье. Так сие и есть - зелье!

– Оковать его!
– велел Дмитрий и пошел к свежим и страшно длинным могилам - скудельницам.

Все расступились и двинулись следом, оглядываясь на Жмыха, которого Квашня потащил к тысячнику Капустину.

Над братскими могилами началась панихида. Пел дьякон Нестор, пел справно, ему подтягивали вой, недружно, но сильно и страстно. Пахло ладаном и свежей землей. Дмитрий и сквозь горечь потерь ощущал радость победы первой большой победы над врагом за полтора столетия...

С высокого места еще дальше открылось поле боя и другой берег Вожи, тоже усыпанный темными точками и грудами тел. Там ходили и собирали трупы врагов, готовясь тоже предать их земле. Сносили на телеги оружие. Вдали двигался захваченный у татар обоз. Гнали коней и невиданное многим москвичам диво - верблюдов! А еще, было заметно, скакали к Воже десяток всадников, распластанных в дикой стлани.

– Торопятся, - тихо заметил Бренок, грустно опиравшийся на меч Дмитрия Монастырева: веселый человек тысячник Монастырев как в воду глядел, когда однажды в великокняжеском терему сказал Бренку: "Убьют - твой меч будет!"

Прискакавшие спешились, но ждали конца панихиды, и лишь потом приблизился к великому князю Тютчев:

– Княже! У Оки видали Ольга Рязанского с дружиною!

Дмитрий подумал и ничего на это не ответил.

– Стоит и смотрит, а его вой почали мертвых обдирать. Что повелишь, княже?

– Пусть ворогов обдирают и пусть хоронят их.
– Он пошел к шатру и уже на ходу докончил: - На их земле татарва побита, пусть хоть этим попользуются.

– А не взять ли полк да отогнать, а? Дмитрий не ответил.

К ночи вернулась погоня и пригнала несколько сот пленных татар.

5

Москва такого еще не видала никогда. Поднятая слухом о победе на реке Воже, она выслала своих доброхотов аж до Коломны, и скакали во все концы молодые пастухи, кузнецы, горшечники - непоседы всех ремесел, и, взглянув своими глазами на полки, на полон, на обозы с добычей и престранными для русского глаза войлочными ставками на арбах, гонцы-доброхоты поворачивали коней к гнали их крутой стланью обратно, растекаясь по селам, деревням, по слободам, погостам, по малым русским городам - у кого где родня, - и конечно скакали к Москве, куда стекались все новости, слухи, вся радость еще не виданной ни разу победы над страшным врагом, победы, по-настоящему большой и полной, сулящей какую-то неясную радость и тревогу в грядущем.