Искушение любовью

Милан Кортни

Стеклянные кирпичи. Марк в который раз призвал их на помощь. Он представил себе, как гладкое прохладное стекло касается его кожи, отделяя от всего и вся. Через стекло можно видеть, но нежелательные чувства и эмоции не способны проникнуть сквозь него. Если выкладывать их последовательно и правильно, то можно запереть за стеной эту дымящуюся, готовую взорваться в любой момент бочку с порохом — желание. Он вернет себе самообладание. Он не будет ощущать в себе отголоски материнского исступления. Он снова станет джентльменом, который умеет держать свои настроения и переживания под контролем.

Он сосредоточился

на этом чуть мутноватом стекле. Оно приглушало краски, сглаживало формы, сдерживало жар — отбраковывало все, что хоть немного выходило за рамки трезвого и приличного. Марк все строил и строил свои стеклянные стены, до тех пор пока мысленно возведенная им башня не стала выше вавилонской. Ему было нелегко. С каждым шагом на глаза ему попадалось что-то, напоминавшее о ней. Тень дуба на воде была похожа на темный влажный блеск ее волос. Случайный луч солнца, вдруг пробившийся сквозь чащу, вызывал в памяти теплые, словно согретые солнцем губы, которых он касался. Он терпеливо продолжал; наконец, его дыхание стало ровнее, а эмоции вернулись в привычное русло.

Только теперь он огляделся по сторонам, пытаясь понять, где находится. Оказалось, что он прошел несколько миль вверх по течению от дома матери. Вдалеке виднелись обугленные руины — остатки фабрики, несомненно, той самой, что сожгли в смутные времена, о которых вспоминал Тонтон. Во времена, когда распалась и его семья. Если бы Марку требовалась еще одна причина для напоминания о том, что бывает, когда человек дает волю животным инстинктам, то эти черные развалины послужили бы прекрасным напоминанием. И дело было даже не в нем и не в его жгучем, невыносимом влечении.

Марк не был таким, как его отец. Или таким, как его мать. Но он мог удвоить их ошибки, если бы позволил себе оступиться.

Даже через час после этого поцелуя, даже после того, как он собрал всю свою волю, чтобы справиться с наваждением, после быстрой ходьбы и за стеклянной стеной, он все равно чувствовал вкус ее губ. Нет, избавиться от этого было невозможно. Нужно прекратить потворствовать своей прихоти. Перестать себе лгать, что за тягой к миссис Фарли кроется нечто большее, чем обыкновенная животная похоть.

И ему не следует с ней видеться.

Но почему же это решение казалось таким… неправильным?

Что за странное сожаление, что за невнятная боль, гложущая душу?

Лишнее доказательство того, что миссис Джессика Фарли — последняя женщина на земле, о которой ему стоит задумываться.

Твердо укрепившись в своем решении, Марк двинулся домой. Обратная дорога заняла больше времени. Теперь он не пытался убежать от своих желаний, и торопиться было незачем. На самом деле ему даже не хотелось возвращаться. В доме было пусто и холодно; его наполняли призраки детства, а как раз сейчас Марку, как никогда, требовались покой, утешение и уют — ощущения, несовместимые с его ранними воспоминаниями.

Когда он был ребенком, мир и покой выпадали на его долю крайне редко. Но все равно случались дни, когда ежедневная суета уступала место почти болезненной тишине. В такие дни, когда страх внутри его вдруг оживал, не заглушаемый ничем, и сбежать от него было невозможно, Марк находил почти медитативное успокоение в давным-давно заученных наизусть словах.

Вот,

Ты возлюбил истину в сердце и внутрь меня явил мне мудрость [6] .

Знакомые, привычные псалмы. Молитва, призванная усмирить смятенный дух.

6

Пс., 50: 8.

Сердце чистое сотвори во мне, Боже, и дух правый обнови внутри меня [7] .

Вот чего он хотел больше всего — обновиться, родиться заново, не бояться своих собственных мыслей. Но мир и спокойствие не снисходили на него. Ничто не могло победить бурю в его голове. Мысли кипели и пенились, словно бушующий поток.

Он медленно шел вдоль берега канала, наблюдая за быстрым течением. Наконец показались знакомые очертания дома. Именно таким Марк и помнил его с детства — серым, ледяным и мрачным; почва вокруг была слегка заболоченной и заросла унылыми некрасивыми сорняками и кривым низкорослым кустарником. Сегодня здесь будет особенно сыро и промозгло. Марк вздохнул и впервые пожалел, что с ним рядом нет ни одного из братьев.

7

Пс., 50: 12.

Когда он был всего в нескольких ярдах от входа, какое-то движение сбоку внезапно привлекло его внимание.

Марк обернулся.

И замер на месте, не в силах сделать еще один шаг. Бурный поток его мыслей вдруг замерз, в одно мгновение скованный льдом. Все его споры с самим собой смолкли, как будто она являлась ответом на все вопросы, главным аргументом, причиной и исходом.

Она лишала его покоя и равновесия. Он ненавидел несдержанность и избыточные эмоции; он должен был содрогнуться от отвращения при взгляде на нее.

Он не содрогнулся.

Джессика, отчаянно шепнуло его тело.

— Миссис Фарли, — сказал Марк.

— Сэр Марк.

На ней был длинный плотный плащ из темной материи, окутывавший ее от шеи до щиколоток. Ее голова клонилась к земле, словно под тяжестью какой-то ноши. Она подняла на него глаза, и сердце Марка пронзила острая боль.

Этот грустный, встревоженный взгляд… Ему захотелось подойти к ней и обнять, прижать к своей груди. Или отвернуться и скрыться в доме, забаррикадировав тяжелую дубовую дверь. Он хотел сделать так, чтобы она больше никогда не печалилась и не страдала. Он и сам не знал, чего хотел. Была ли она ответом на его безмолвную молитву о спасении или искушением, посланным, чтобы погубить его?

— Я знаю, мое появление может показаться особенно несвоевременным, — начала она. — Учитывая… события, произошедшие днем. Я понимаю, что вы могли обо мне подумать. Но я здесь не затем, чтобы… усугубить положение. Честное слово. Я пришла потому, что мне больше не к кому обратиться.

Она сделала еще один шаг к нему, и Марк заметил, что под глазами у нее залегли глубокие тени, а руки дрожат. Видимо, у нее действительно случилось какое-то горе — он не увидел ни малейших признаков фальши.