Искушение сирены

Дэр Тесса

Насколько же интереснее было рисовать людей — живых, реальных, созданных из плоти и крови! Каждый такой портрет был уникален, каждый становился своего рода вызовом. Это было совсем не похоже на бессчетные рисунки гипсовых бюстов и ваз с засохшими цветами.

Сам процесс рисования был для Софии радостью — она получала несказанное удовольствие от разговоров с этими людьми и потихоньку завоевывала их доверие. Как только матросы садились перед ней, их грубая, непробиваемая оболочка давала трещину, и уже через несколько минут они начинали доверять ей, переставали

прятать свои изъяны и приоткрывали души, что позволяло Софии обрести ощущение истинности изображаемого.

Но, даже рисуя, она не могла не думать о нем.

Грубые голоса матросов, их приглушенное чертыханье, периодические удары судового колокола, царапанье цепей по палубе, скрип деревянного рангоута… Все эти звуки сливались в один поток, который зачастую протекал мимо сознания Софии. Но голос мистера Грейсона, его густой баритон, перекрывавший все корабельные шумы, она выделяла сразу.

Может быть, она была единственным человеком, которого мистер Грейсон мог возбудить простым смехом или соленой шуткой, но она была не единственной, кто оказывался под его влиянием. Порой, когда, кроме вахтенных, вся команда наслаждалась послеполуденным ничегонеделанием и вялое молчание сгущалось, грозя перейти в тяжелую дремоту, мистер Грейсон начинал петь, и почему-то создавалось впечатление, что океан специально затих в предвкушении его выступления.

Обычно Грейсон начинал с каких-нибудь забористых матросских песен, которые он исполнял так торжественно и почтительно, словно то был гимн его величества, и когда он заканчивал первый куплет, экипаж подхватывал песню. Мощный многоголосый хор летел над волнами, и внизу, в своей каюте, София не могла сдержать улыбки.

В другой раз его ровный и спокойный тон улаживал, казалось бы, не на шутку разгоревшийся спор. Или брошенное мимоходом замечание заставляло матросов без дополнительного понукания поправлять снасти. Своим чистым приятным баритоном Грейсон управлял работой и поведением команды так же уверенно, как опытный рулевой управляет идущим по фарватеру кораблем.

— Я знаю, о чем ты думаешь, Грей. — Провинциальный акцент О'Ши раздался из открытого светового люка однажды теплым утром, когда София была погружена в свою работу.

Мистер Грейсон ответил, и в его голосе чувствовалось сильное неукротимое желание.

— Да. Ее легко было бы взять.

София едва не выронила уголь.

— Ветер был на нашей стороне, — сказал О'Ши.

— И «Афродита» шла быстрее, — ответил Грей. — Пара галсов, и мы вышли бы прямо к корме.

София выдохнула. «Они говорят о кораблях».

— Да, были деньки. — О'Ши тихонько присвистнул. — Один выстрел по рулю…

— Не думаю, чтобы до этого дошло. Хватило бы одного предупредительного выстрела, и красавица согласилась бы на наши условия.

София слышала улыбку в его голосе. Грей продолжал:

— Пушки для дилетантов. Захватить корабль в целости… все дело в подходе. С того момента как эта шхуна появляется на твоем горизонте, ты действуешь и так, будто она уже принадлежит тебе. Все, что остается сделать, — это известить об этом капитана.

Теперь

София улыбнулась вместе с ним. Она прекрасно поняла, что он имеет в виду, С таким же настроением она в тот день вошла в банк. Полчаса спустя она вышла с шестью сотнями фунтов. Ей хотелось бы рассказать мистеру Грею эту историю.

За всю последнюю неделю она не перемолвилась с ним ни единым словом. Как могла она с ним разговаривать после той ужасной ночи? Но каким-то образом, слушая все эти разговоры и случайные замечания, она неплохо узнала его. И он стал ей нравиться.

Она начала думать о нем как о друге. Ведь в тот день он спас не только ее жизнь.

Теперь, после только что услышанного разговора, этого нельзя было отрицать. Ей пришлось взглянуть в лицо правде, которой она до сих пор избегала.

Он так легко мог овладеть ею в ту ночь. Захват был его профессией, он сам это только что признал. Корабли, женщины… мистер Грейсон брал все, что хотел. И в тот вечер он хотел ее, по крайней мере, в плотском смысле. Когда она так бесстыдно прижималась к нему, то недвусмысленно ощутила его возбуждение. Господи помилуй! Она с такой легкостью предложила ему себя, а он ушел.

Конечно, он не был первым, кто позаботился о ее невинности. Ее семья, ее школьные наставницы, ее подруги — даже ее жених — всю жизнь Софию окружал целый сонм стражников, и казалось, что единственной целью этих людей было сохранить ее нетронутой. Потому что ее невинность была той ценностью, которую можно было обменять на связи в обществе. Разве волновала бы этих людей сохранность ее девственности, если бы София была простолюдинкой и без единого пенни? Скорее всего, нет, подумала София.

Но мистера Грейсона это волновало. Он считал ее бедной гувернанткой, без друзей и влиятельных связей, одинокой девушкой, о которой некому было позаботиться. И, тем не менее, он не воспользовался ее пьяной глупостью и, по сути, сохранил ее невинность, когда она готова была так легко с ней расстаться.

Убежав из дома, София решила сама распоряжаться не только своим состоянием, но и своим телом. Ее родители, будучи нуворишами, из кожи вон лезли, чтобы одна из их дочерей вышла замуж за титул. Когда ее старшей сестре Кити не удалось этого сделать, свои надежды они обратили на Софию. Но, черт возьми, она ведь не шлюха, чтобы выйти замуж только ради титула и связей, без любви или хотя бы страсти. София не хотела оплачивать своей невинностью подобную сделку. Она мечтала совершенно о другом — опыте всепоглощающей страсти и высоких романтических чувств.

И она лишилась бы этой мечты, если бы не он.

Возможно, он был прав. Наверное, она должна возблагодарить Господа за то, что Грей не принял ее хмельного подарка.

День был прекрасный, и она больше ни минуты не желала оставаться запертой в четырех стенах своей каюты. Она хотела наслаждаться теплыми лучами солнца, дышать свежим морским воздухом, видеть, как деловито снуют по палубе матросы, как за бортом плещутся изумрудные волны.

Ох, кого она пытается обмануть?

Она хотела быть рядом с ним.