Искусство действовать на душу. Традиционная китайская проза

Сборник

Возьмем теперь крестьянскую семью в пять едоков. Из них не меньше двух в повинности идут. Они сумеют запахать всего лишь сотню му. Сбор с этой сотни му не будет больше ста «камней». Весной крестьянину пахать, летом полоть, осенью жать, а зимой сохранять, рубить топором валежник, дрова, ходить по делам в управленье узда, давать на повинность людей. Весной ему некуда деться от ветра и пыли, а летом ему тоже некуда деться от знойной жары; ему осенью некуда деться от хмурой погоды, дождей; зимою же некуда деться от стужи, жестоких морозов. Итак, средь этих времен года нет дня, чтоб он мог отдохнуть. Да к этому еще прибавить надо свои дела: то провожает он, то он встречает, то плачет вместе с кем-нибудь, хоронит, то навестить идет больного. Или берет он сироту, или растит свой молодняк, и все такое включено в его же времяпрепровожденье. Вот так страдает наш бедняк. А тут прибавятся еще на его голову напасти потопов разных и засух, свирепые наскоки от властей, жестокие терзания от них; и тут же все несвоевременные подати, поборы; приказ поутру, вечером – отмена. Когда есть что ему

продать, он продает за полцены; коль нечего ему продать, тогда займет под увеличенный процент. И вот тогда бывает так, что он продаст свои поля, свой дом, своих детей и внуков – все для того, чтобы уплатить свои долги. А между тем вот вам купцы: те, кто из них побольше, покрупней, те деньги копят, в рост дают под очень крупные проценты; а те, кто меньше и слабее, сидят рядком, торгуют всем. У них в руках все замечательные вещи, с которыми они по рынку бродят целый день и пользуются тем, что в чем-нибудь есть острый недостаток, и продают втридорога тогда. Поэтому-то мужчины у них не пашут, не полют, а женщины их не работают в тутах, над пряжей они не сидят. В одежде своей они обязательно блещут, а в пище у них – все мясо да рис. У них никаких нет забот земледельца, но полностью все, что снимается с поля. В силу богатства, довольства они могут с князьями, графами дружить, влияньем своим превосходят все власти. Друг к другу льнут только, коль выгодно это. На тысячу ли гуляют надменно; их шапки и зонтики смотрят друг в друга. Едут в прочнейшем, стегают жирнейших, обуты в шелка, волочат атлас. Вот чем купец съедает, глотает совсем земледельца; вот почему земледелец струею бежит. Ныне закон презирает купца – глядь, а купец знатен, богат! Закон землероба держит в почете – глядь, землероб и беден и нищ! Выходит, что тот, кто толпой возвеличен, в презрении у государя, а тот, кто властями унижен, тот у закона в чести. Верхи и низы друг другу обратны, любовь-нелюбовь совсем разошлись… И вдруг теперь пожелать, чтоб страна богатела, закон чтоб был тверд! Нет, это не выйдет!

В нынешних наших делах нет лучше, как нам предоставить народу уйти в земледелие – только! И если хотим мы, чтоб весь наш народ ушел в земледелие сплошь, то дело за тем лишь, чтоб ценным осталось зерно. А путь к возвышенью зерна заключается в том, чтоб народу оставлено было зерном получать поощренье, зерном же и штрафы платить. И вот призываем китайский наш мир вносить все зерном губернаторам мест, чтоб этим себе чины добывать и этим свои погашать преступленья. Мы будем иметь положенье тогда, в котором богач получает чины, а бедный мужик – тот деньги получит: зерно обретает тогда большую подвижность-текучесть. И право, все те, кто смогут вносить все зерном, чтобы чин получить, все эти имеют, конечно, избыток. Если брать у того, кто в достатке, чтоб дать содержанье дворцу, то подати бедных людей можно сильно скостить. Это будет лишь значить, что мы отнимаем лишь там, где избыток, и тем отдаем, у кого недохваток. С каждым указом народу вольготней. То, что идет за народною волей, то, что полезно бывает народу, трояким я мыслю: во-первых, чтоб царь-государь имел все в полном достатке; второе, чтоб подать с народа снижалась; а третье, чтоб был поощряем его земледельческий труд. Теперь же велят, чтобы те, у кого в упряжке есть лошадь иль лошадь под верхом, избавлены были от трех рекрутов. А конь верховой, боевая телега – военное приспособленье, известное миру всему. Поэтому-то и снимаются с них три рекрута разом. Поученье бога-пахаря нам говорит: «Пусть будет из камня стена в десять сажен, бурлящие рвы на сотню шагов и сотни десятков тысяч носящих кольчугу солдат, но, если не будет зерна, удержаться не смогут они». Если так нам смотреть, то зерно – это важная царская вещь, основная забота правительств. Велите народу вносить все зерном, чтобы чины получать до пяти степеней больших магнатов и выше; и этим же рекруту дать одному свободу. Тогда это будет далеко отдела, в котором с отличием действуют всадник и конь.

Титул есть то, что во власти монарха: выходит из уст его, длится весь век. Ну а зерно – это то, что посеет народ: родится в земле и без всяких ущербов.

Меж тем получение титулов знатных, а также уход от заслуженной кары – вот то, чего люди отчаянно жаждут. Вам стоит велеть лишь людям вашего нашего мира, чтоб подать в зерне вносили они на границу – для чина иль для искупленья вины. Пройдет года три и не больше того, как зерна на заставах будет, конечно, много.

Хань Ин

«Книга од» в редакции Хань Ина в ее особом толковании. Глава «Любовь к народу»

Править народом – это как будто, так скажем, удить; это и есть – затаить себя в ладони, а вниманье все на крючке, так только и можно поймать себе рыбу.

Атак, чтобы, начав с ближайших мест, идти и управлять народом, живущим далеко, то это я бы, в общем, уподобил управленью лошадьми в военной колеснице; и вот как в ладонях все ловко! И слажено все в удилах – ведь только так конями править можно! Поэтому самое важное в высшей системе вещей – это то, что она без живого лица – не система.

Смотри, как за курицей бегает малый ребенок, смотри – и увидишь ты способ правленья людьми. А вот как мальчик бегает за курой: если он наседает, она испугается, если он потихоньку, то она замедляет движенье. Как только он устремится на север, чтоб быстро ее ухватить, она свой ломает маршрут и бежит вдруг на юг. Как только он устремится на юг, чтоб быстро ее ухватить, она

свой ломает маршрут и на север бежит. Когда он ее настигает, она от него улетает, когда он помедленнее, то и кура сдает¹. Когда же она перестает боятся (спокойно станет), то рядом с ней можно идти; как волна утихают движенья ее, в душе она успокоится, и мальчуган ее съест.

Итак, преследовать людей, отнюдь их не преследуя, есть высшая мера преследованья их. А если взять спокойный тон, то все идут (им заданным) путем и в дверь войдут (назначенную им)².

Самое важное – это не опустошать их рынков. За ним идет (девиз): «Их не обкрадывать, не жулить». За ним идет (девиз): «Не грабить их, не отнимать».

Когда государь наверху, признавая их труд и благожелателен будучи к ним, он этих людей своих сделать сумеет довольным и мирным народом. Тогда и народ, под ним находясь, свои деньги и силу ему предлагает на трон. И тогда получается то, что и царь и народ друг другу взаимно дают. А если государь опустошает все рынки, то ведь народ давать не станет. А если он давать не станет, тогда правитель будет изощряться в различных каверзах, лишь чтоб у него забрать (что нужно) и, одним словом, обокрасть народ, его надуть. А если он взойдет на трон, чтоб обокрасть, тогда народ насторожится и меры примет против царя. Но ежели, насторожившись, не сможет он добиться результатов, то царь разбойничьим порядком нападет на него и все себе возьмет. Я это называю грабежом, разбоем.

Тогда народ – и это безусловно! – пойдет царем на драку. Отсюда и беда и смута! Непременно!

Лю Ань

Зову скрывающегося

Дерево кассия, кассия чащей растет в укромном ущелье горы, вверх или вниз, или вниз клубится корнями, ветвями переплетаясь. Горное в воздухе, в воздухе чувствуется, и камни высоко торчат здесь. Рытвины, пропасти в грозных, да, в грозных обрывах, и воды стремятся волнами. Стадо и хор обезьяний ревет, ревет здесь, а тигры, пантеры здесь воют.

Лезет наверх он, карабкается за ветками кассии, кассии и, кажется, хочет на век здесь остаться… О почтеннейший мой, вы здесь, да, здесь гуляете все время, не возвращаясь домой! Травы весенней поры уже разрастаются густо; и год вечереет уже, вечереет, и вам уж навряд ли теперь по себе… И летний жучок уж запел, да, запел свою песню «цю-цю…». И воздух, и воздух в горах уже давит на горные тропы, извивы повсюду… Здесь долго остаться, остаться ведь значит в смятенье прийти всем сердцем своим! Здесь боязно, боязно как-то, и оторопь, оторопь как-то берет; мерещатся логовища пантеры и тигра. И заросли разные, чащи, да, чащи густые; трясешься от страха невольно. А скалы, а кряжи, обрывы, обрывы, зубцы! – все камни на камнях, обвалы и груды камней. Колеса корней, да, корней сплетены здесь в узлы, и в чащах деревья ветвями своими сцепились. Зеленым плющом перевиты деревья, деревья, в траве все, все в травах, глушащих безвольною мощью. Олени и лани белеют, белеют порой здесь, то вскакивают на дыбы, то тесно друг к дружке прильнут. Картина такая, что все здесь высоко и страшно, высоко, все горы да камни; и холодно здесь, неуютно, да, плохо, должно быть, совсем неприятно. Здесь живут обезьяны различных пород, да, пород, медведи такие, медведи другие… Вы тварей, да, тварей жалеете этих – и это вам горько… Вы лезете вверх и карабкаетесь за ветками кассии, да, хотите, по-видимому, задержаться ненадолго, ненадолго еще. Тигр и пантера в драку вступают, да, в драку, медведи одни и другие рычат, птицы и звери напуганы ими, боятся, бросают, бегут от своих.

Почтеннейший и уважаемый мной, да, именно вы: идите домой. В горах, да, в этих горах нельзя оставаться вам дольше.

Сыма Сян-жу

Рапорт императору с протестом против охоты

Сян-жу прибыл в свите на охоту, во дворец Длинных Тополей. Как раз в это время Сын неба любил сам убивать медведей и кабанов, гоняться за дикими зверями. По этому поводу Сян-жу подал ему рапорт протеста, который гласил следующее:

«Я, подданный Ваш, государь, слыхал, что в природе живой есть твари породою схожие, разные лишь по талантам, поэтому средь силачей известен был некий У Хо, своею быстротой заставил о себе рассказывать Цин-цзи, по храбрости своей признанье получили Бэнь и Юй. При всей наивности своей я все же думаю, что если средь людей, служивших у царя, такие были люди, то и среди зверей такие ж быть должны.

Нынче я вижу, что Вы, Ваше Величество, любите лазать по кручам опасным, стреляете самых свирепых зверей. Ведь как-нибудь вдруг Вы нарветесь на зверя с каким-нибудь свойством, редким, особенным, иль вдруг испугаетесь где-нибудь в месте, что не рассчитано совсем ни на кого, и чистую пыль под телегами свиты вдруг это все разом опасно замутит. Телеги не успеют и оглобель повернуть, а людям будет недосуг их ловкость показать. Тут будь хоть сам У Хо или Пэн Мэн со всей сноровкою обоих, боюсь, что ничего не выйдет. Сохлое дерево, гниль и валежник – все это и есть ведь трудности пути. От этого произойти ведь может, что варвары юэ возникнут вдруг там где-то у колес, а варвары цян-и пристанут там, за кузовом телег. А разве это будет не опасность? Допустим, все сойдет вполне благополучно и никаких не будет потрясений, а все-таки, по правде говоря, на это Сын небес идти не должен вовсе.