Искусство и его жертвы
Шрифт:
Александр заговорил:
— Как вам мои друзья?
— Чрезвычайно милы. Но из дам я, пожалуй, самая "взрослая" — остальным лет, наверное, по двадцать?
— Есть и меньше.
— Разве господам интересно проводить время с этими малолетками?
— Но ведь господа не ждут от них умных изречений.
— А чего ждут от них господа?
— Сами знаете.
— Вы от меня, я надеюсь, этого не ждете?
Он довольно сильно сжал ее запястье.
— Нет, не жду. Потому что обещал вам не ждать… Правда, скрепя сердце.
— Я верна моему супругу.
—
И действительно, долго толковали на другие, отвлеченные темы, Лидия рассказывала ему о России, не без юмора обрисовывая некоторые особенности русского характера. Но, пройдя по тропинке в рощицу, замерли на краю полянки, неожиданно напоровшись на пикантную сценку: парочка под кустиком занималась любовью, и причем уже в неистовой фазе завершения.
— О, мон Дьё! — вырвалось у смущенной мадам Нессельроде, и она прикрыла ладошкой губы.
— Вуаля! [9] — хмыкнул молодой литератор.
9
Так вот! (фр.)
Дама под кавалером на траве вскрикивала с таким сладострастием, что у Лидии мурашки побежали по телу; вся пунцовая от неловкости, потянула Александра назад, прочь от увиденного:
— О, пойдемте, пойдемте, умоляю вас…
Скрывшись за деревьями, начала обмахиваться перчаткой.
— Что с вами? — удивился он, чувствуя её дрожь.
— Я… не знаю… виновато вино… и теперь… — Женщина сглотнула. Ах, вернемся поскорее к вашим друзьям… пожалуйста!..
Младший Дюма заметил:
— Лучше чуть попозже: мы рискуем там столкнуться с теми же картинами…
— В самом деле?
— Я не исключаю.
— Господи Иисусе. Вы нарочно завезли меня сюда, чтобы совратить.
Тот прижал ее к себе — сильно, храбро:
— Вы ведь сами этого хотите.
Трепеща, Лидия ответила:
— Нет, неправда… Я верна моему супругу… И надеюсь, что вы, сударь, не посмеете…
Он посмел. И она осела в его руках, перестав сопротивляться, подчиняясь полностью, перестав себя контролировать. И, забыв обо всем на свете, лежа на спине, отдалась нахлынувшей страсти не менее исступленно, чем увиденная ими парочка, вздрагивая при каждом толчке и хрипя от вожделения, судорожно хватая пальцами траву.
Оба растворились в любви.
А потом тяжело дышали, приходя в себя, возвращаясь в действительность. Целовались, ласкались, улыбались друг Другу.
— Я — любовница самого Дюма! — рассмеялась Лидия радостно. — Пусть Надин мне завидует.
Александр спросил ее озадаченно:
— Вы хотите ей рассказать?
— Думаете, не надо?
— Дело ваше. Но готовьтесь тогда поссориться. Женщины не терпят соперниц.
— Хорошо, подумаю.
Приводили в порядок одежду, стряхивая сухие травинки, муравьев и комки глины с песком. Возвращались, крепко обнявшись. Судя по лицам покинутых ими приятелей, Александр и Лидия были неодиноки в этом своем амурном
ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ
Дмитрий получил записку от отца — Карла Нессельроде — с приглашением отобедать вместе. После смерти жены канцлер жил один. Из прислуги держал только камердинера и кухарку. И как будто бы еще больше высох, посуровел от невосполнимой потери. Обе дочери (настоящие, не приемные), выйдя замуж, много лет назад уехали из России (старшая, жена дипломата Хрептовича, находилась с ним на Сицилии, младшая, по мужу — графиня Зеебах, в Саксонии). Дмитрий не мог не уважить просьбу родителя — он по-прежнему, несмотря на открывшуюся тайну, относился к нему по-сыновьи.
Изо всех сил старался не опоздать — Нессельроде-старший осуждал непунктуальных людей, — но пришел на четыре минуты позже назначенного срока. И с порога начал извиняться.
— Ничего, ничего, нестрашно, — неожиданно ласково приветствовал его Карл Васильевич. — Ты теперь обер-гофмейстер, государь тебя ценит, много раз хвалил. И твоя незначительная задержка абсолютно простительна.
Пригласил в столовую. Дмитрий заметил посреди убранства стола темную бутылку мозельского вина. Канцлер почти не пил, позволял себе рюмочку-другую только по большим праздникам. А сегодня торжества не было. Молодой человек встревожился.
Начали с холодных закусок. То есть, холодными они были для Дмитрия — Карл Васильевич не терпел ничего холодного и всегда распоряжался чуть подогревать — даже салаты и соленую рыбу.
— Предлагаю выпить, — начал он и кивнул камергеру, чтобы тот разлил, — ибо разговор будет непростой.
— Вы меня пугаете, — отозвался Дмитрий.
— Нет, пугаться поздно. Ибо я давно знал, чем твоя женитьба окончится. И предупреждал.
(У него получилось "претупрешталь".)
— Вы о чем, папа?
— Выпьем, выпьем. За твое здоровье.
— За мое? Отчего не ваше?
— Все мои удары судьбы уже позади. А твои только предстоят. И желаю тебе мужества.
Осушили бокалы. С кухни принесли супницу, камердинер половником начал наполнять их тарелки.
— Черепаховый, — улыбнулся старый вельможа. — Мой любимый.
— А мама избегала есть его.
— Да, ее вкусы были незамысловаты… Царствие ей небесное!
Оба перекрестились. Сын из приличия проглотил две-три ложки. После сказанного отцом аппетита не было. Но продолжить разговор первым не решался.
Наконец Карл Васильевич, с удовольствием расправившись с супом, произнес:
— Видишь ли, дружок… Младшая твоя сестренка Мария… Машенька, Машутка… ныне графиня Зеебах… написала мне на днях из Парижа. Дело в том, что ее супруг Лео был назначен саксонским посланником во Франции. Ну, так вот… Может быть, еще выпьем?
Молодой человек взмолился:
— Не томите, папа, говорите сразу!
Тот вздохнул:
— Сразу так сразу, хорошо… Словом, весь Париж обсуждает светскую новость: у Дюма-сына, автора известной тебе "Дамы с камелиями", новая любовница. Догадайся, кто.