Искусство и его жертвы
Шрифт:
— Как, тот самый Дюма?! — поразился Дмитрий.
Калергис рассмеялась:
— Тот, да не совсем: Александр Дюма-младший. Сын прославленного драматурга и романиста. Тоже, между прочим, поэт, а теперь задумал большой роман. Правда же, Саша?
Александр с улыбкой помотал головой:
— Не люблю говорить о планах на будущее. Чтоб не сглазить.
— Суеверие — суть язычество, — неожиданно для себя самой высказалась Лидия.
Он взглянул на нее с любопытством. И спросил:
— Вы надолго в Париж, мадам?
— Я надеюсь, до конца
— Очень рад нашему знакомству.
— Да, я тоже.
Молодой человек кивнул и ушел вслед за Калергис к другим гостям. Лидия взглянула на Дмитрия с восхищением:
— Сын Дюма, представляешь?! Я в восторге, Митя!
Муж отреагировал сдержанно:
— Ты ведешь себя, как провинциалка. Был бы сам Дюма — можно согласиться. А то сын! Тоже мне, фигура!
— Нет, не говори. Он такая душка.
— Но-но, — пригрозил недавний молодожен наигранно. — Не влюбись, голубушка.
— Я уже влюбилась. — Рассмеялась звонко. — Разумеется, только платонически.
— Этого еще не хватало.
Дмитрий поскучнел, перестал шутить, вечер у кузины начал его нервировать. Он с трудом вытерпел еще полчаса, а потом предложил супруге уехать. Та в недоумении стала протестовать: только половина десятого, самый разгар интересных разговоров! Муж ответил холодно:
— У меня голова что-то разболелась. Вероятно, слишком много курил.
— Выйди на балкон, подыши.
— Не поможет, знаю.
— Ну, еще посидим чуть-чуть. Неудобно уходить раньше всех. Что о нас подумают? Скажут: дикие русские, не умеют себя вести в светском обществе.
Нессельроде-младший завелся:
— Мне плевать, что о нас подумают эти клоуны. Жалкие болтуны и бездельники.
— Ах, пожалуйста, Митя, не разыгрывай из себя сноба. Мы ничуть не лучше. И вообще я хочу остаться.
— Это не имеет значения. Я хочу уехать.
Побледнев, молодая дама произнесла:
— Можешь уезжать, коль так приспичило. Кто тебе мешает?
— Мы уедем вместе.
— Да с какой такой стати?
— Ты моя жена. И обязана во всем подчиняться.
— Подчиняться — да. Но не исполнять любые капризы.
— Исполнять! Слепо исполнять! — Он с такой силой сжал ее ладонь, что Закревская вскрикнула.
Гости, смолкнув, как один повернулись к Нессельроде. Лидия заизвинялась:
— Господа, не обращайте внимания, это случайно вырвалось. Всё в порядке.
Несколько минут оба супруга сидели злые, дуясь друг на друга. Первой заговорила она:
— Ты мне сделал больно.
Он пробормотал:
— Душенька, прости. Сам не знаю, что на меня нашло.
Помолчав, женщина спросила:
— Да неужто ты меня ревнуешь к этому хлыщу?
Дмитрий засопел, а потом ответил:
— Ты сама сказала, что тебе он по вкусу.
— Шуток не понимаешь, милый?
— Нет, не понимаю таких.
— Очень, очень жаль. Ревновать нелепо. Ты же знаешь: мне никто не нужен, кроме тебя.
Посмотрел на нее насуплено:
— Поклянись, пожалуй.
— Я уже клялась перед алтарем. Этого достаточно. —
— Нет, изволь остаться.
— Ты ж хотел уехать?
— Я уже раздумал.
На обратном пути, взяв извозчика, первое время сохраняли молчание. Наконец Лидия сказала:
— Митя, не сердись. Мы должны учиться жить в согласии друг с другом. Привыкать уступать без нервов. Коль бываем в свете, поневоле общаемся: ты — с другими дамами, я — с другими же кавалерами. Ревновать нельзя. Мы не на Востоке, ты не шахиншах, я не одалиска.
Успокоившись, он уже обрел способность критически мыслить и проговорил с иронией:
— Очень жаль, что не на Востоке.
— Ты хотел бы запереть меня в башне?
— Я хотел бы иметь гарем.
Рассмеявшись, она стала театрально колотить его по плечу сложенным веером из слоновой кости.
Посещали салон мадам Калергис еще не раз. С удивлением слушали, как его посетители, не боясь последствий, поливают грязью действующую власть, награждая короля самыми нелестными словами. Говорить такое в России о Николае I было невозможно. Тут же попадешь в лапы к Дубельту и его молодчикам.
Мнения супругов и тут разошлись: Дмитрий оказался явным консерватором и приверженцем русских патриархальных ценностей; соглашался, что крепостничество в диких его формах неприемлемо и нуждается в улучшении, но считал, что совсем отменять рабство невозможно, ибо это основа Российской империи; Лидия восхищалась свободомыслием Франции и мечтала о коренных переменах на Родине. Предлагала мужу насовсем перебраться в Париж. Он и слушать не желал: должен получить место при дворе, ведать церемониями, распоряжаться на балах и приемах государя и вообще состоять при царе-батюшке. Променять карьеру в России на богемную жизнь во Франции? Ни за что на свете! Лидия понимала и уступала логике мужа, но в душе что-то продолжало свербить и не соглашаться: ей хотелось вольности, беззаботности, как у Маши Калергис. Чуть завидовала ей. Та ни от кого не зависела, делала, что хотела. В том числе меняла любовников как перчатки… Нет, конечно, Закревская-младшая любит мужа и мечтает иметь от него детей. Ей противны связи с другими мужчинами. Если б Дмитрий не был таким упрямым и не следовал всем привитым ему Карлом Нессельроде патриархальным ценностям, стал бы в ее глазах идеалом вообще. Но увы, увы… Приходилось смиряться.
Провели в Европе четыре месяца. Возвращались домой в конце августа. Снова плыли на пароходе, но на этот раз уже из Гавра. Море было спокойное, ровное, чайки вились около бортов в ожидании брошенных им кусков хлеба. Лидия лежала в шезлонге на палубе и слегка придерживала широкополую шляпу от случайных порывов ветра. Подошел Дмитрий — он был в светлом летнем костюме и рубашке апаш.
— Не скучаешь, душенька? — Муж курил сигару и прищуривался от солнца и от дыма.
— Не скучаю, но, скорее, грущу: осени не хочется и зимы. Холодов, морозов… Брр!