Искусство и его жертвы
Шрифт:
— Не тревожься, дружочек, я уверен, что все пройдет, как по маслу. Про тебя уж говорено — нужными людьми нужным людям. Все необходимые бумаги представлены, и по родословной в том числе. Так что экзамен — большей частью формальность. А нарочно топить никто и не станет, здесь не те порядки.
Пушкин-младший, ничего не сказав, только перекрестился.
Шли пешком, так как дом Разумовского находился поблизости — на Фонтанке, между Семеновским и Обуховским мостами. За оградой кованой был обширный двор, весь в зеленых кронах деревьев. Поднялись по широкой лестнице,
— Петр Иванович, голубчик, разрешите засвидетельствовать вам мое почтение.
Адмирал покивал, приподнявшись:
— Здравия желаю, многоуважаемый Василий Львович. Вот привез моих внуков — Ванечку да Мишеньку. Вы, я вижу, тож?
— Да, племянника Александра. Сашка, познакомься, дружочек, со своими будущими однокашниками. Очень рекомендую: знаю семейство Пущиных много лет.
Пушкин-младший, шаркнув ножкой, крепко пожал им руки. Ваня был чуть повыше и чуть постарше, круглолицый, серьезный, как дед. Миша — ниже, но зато в плечах шире, и улыбчивей.
— Да когда ж начнут? — в нетерпении спросил адмирал. — Я не мальчик им всё утро провести в предбаннике. Затекла спина. Мне под девяносто уже, кстати говоря.
— Алексей Кириллович, по слухам, едет от императора, скоро будет.
А министр все не появлялся, Пущин-дед шумел, но, по счастью, появился дядя Ивана и Михаила — брат их матери, и колючий старик, поручив ему внуков, шаркая подошвами и стуча палкой, важно удалился. Посетители вздохнули с некоторым облегчением.
Наконец, Разумовский пожаловал, с ним — директор Лицея Василий Малиновский и директор департамента Министерства просвещения Иван Мартынов. Все они уселись в кабинете хозяина особняка, и туда из зала начали вызывать по одному претендентов на звание лицеиста. Шли по алфавиту, и Пушкина пригласили раньше Пущиных.
Он вошел и встал напротив стола, тоненький, как церковная свечка. Смуглое лицо было бледновато, и в глазах тревога.
Разумовский смотрел придирчиво, повернув голову чуть набок, и слегка жевал тонкими губами. Малиновский, напротив, очень доброжелательно кивал и, сцепив пальцы, быстробыстро вращал большими друг вокруг друга. А Мартынов сидел с нейтральной физиономией, мыслями совсем в ином месте.
— Здравствуй, Пушкин, — громко произнес Алексей Кириллович.
— Здравствуйте, ваше превосходительство, — поклонился отрок несмело.
— Мне сказали, ты стихи сочиняешь, как Василий Львович?
Сашка покраснел:
— Нет, ну, дядя — мастер; я только начинаю.
— Так прочти что-нибудь свое.
— Можно по-французски?
— Сделай одолжение.
Он продекламировал запись в альбоме девиц Бурцовых.
Разумовский хмыкнул, а Мартынов неожиданно отозвался:
— Очень, очень бойко, надо сказать. В этакие годы мало кто смог бы столь игриво… — Но потом осекся и смолк.
Разумовский
— Значит, по-французски и пишешь, и говоришь. А по-русски пробовал сочинять?
— Делаю попытки.
— А кого любишь в русской литературе?
Сашка приободрился, эта тема была ему близка.
— Безусловно, Жуковского, Батюшкова, Карамзина. Дмитриева, конечно. И Крылова.
— А Державина?
— Гавриил Романович — столп, как его можно не любить!
— Ломоносова читал оды?
— Да, читал. Но они такие… выспренние… и не слишком трогают.
Согласившись, министр пояснил:
— Он ученый и стихи пишет, как ученый, — больше разумом, нежели душой. Мой отец, Кирилла Григорьевич, будучи тогда президентом Академии наук, очень к нему благоволил. И хотел назначить вице-президентом, только матушка-императрица не разрешила, ибо прислушивалась к немцам-профессорам… а они клевали Ломоносова.
Малиновский добавил:
— С истинными талантами так нередко случается: современники не всегда ценят их должным образом…
— Но вернемся к Пушкину, — сдержанно улыбнулся Разумовский. — А какие науки тебя прельщают?
— Очень люблю историю. Географию тож. А вот к точным наукам сердце не лежит, говоря по правде.
— И напрасно. Точные науки важны. Математика учит стройности мышления. И законы физики, химии надо знать… Ну, да это дело наживное. А скажи, Пушкин, кем ты видишь себя в будущем?
Сашка слегка пожал плечами:
— Трудно загадывать, ваше превосходительство. Ежели идти по дипломатической части, то мечтал бы сделаться посланником России в небольшой, но важной для нас стране.
Алексей Кириллович коротко кивнул:
— Что ж, похвально, похвально… Есть ли у вас еще вопросы, господа? Ну, тогда ступай, Пушкин. О решении нашем ты узнаешь позднее.
Коротко поклонившись, отрок вышел. Сразу почувствовал, что сорочка его насквозь промокла. И на лбу выступили капли. Он достал из кармана носовой платок, начал утирать.
Подскочил тревожный Василий Львович:
— Ну, дружочек, рассказывай, что да как.
Молодой человек вздохнул:
— Вроде бы неплохо. Доброжелательно. Попросили стихи прочесть. Вероятно, Дмитриев рассказал… Я прочел. Говорят: бойко и игриво.
Дядя улыбнулся:
— Это добрый знак.
Их обступили другие экзаменующиеся, завалили вопросами. Было видно, что почти все сильно нервничают.
Вышел старший из братьев Пущиных, тоже утирающийся платком. Любопытные бросились к нему:
— Ну, прошел? Что сказали?
— Как и остальным: о решении сообщат позднее.
Опустился на стул рядом с Пушкиными. Глухо произнес:
— Не возьмут — и не надо. По военной части пойду. В армии — там проще.
Сашка повторил услышанное от Игнатия:
— В армии тоже думать надо, чтоб в живых остаться.
У Ивана в глазах возник интерес к собеседнику; посмотрев придирчиво, он сказал:
— Вы, я слышал, у Кувшинникова живете?
— Да, на Мойке.
— Мы соседи, значит. Заходите в гости. Можем вместе прогуляться в Летнем саду.