Искусство и его жертвы
Шрифт:
Дядя удивился:
— Как сие возможно, Макарушка? Путь неблизкий, десять часов как минимум, коль без остановок. А у нас малое дитя, рисковать не станем.
Весь заросший волосами возничий — лишь глаза сверкают — начал бормотать из-под бороды и усов, словно бы из бочки:
— Риску никакого, ей-бо. Я дорогу знаю. Докачу без тряски. Если выедем в три часа, то к полуночи верно будем в Питере.
— Нет, не уговаривай. Нам, конечно, задерживаться не след, но такая сумасшедшая гонка тоже ни к чему. Заночуем в Чудове, а наутро, благословясь, двинем дальше, самое позднее во втором часу пополудни прибудем, нам уже места
Помрачнев, кучер поклонился:
— Ну, как знаете, барин. Я хотел, как лучшей. А на нет, как говорится, и суда нет.
— А до Чудова — что, не довезешь?
— Извиняйте, не поеду до Чудова, мне резону нет за такие копейки горбатиться. Нанимайте кого другого. — И, опять поклонившись, нахлобучив шапку, ушел.
Тяжело вздохнув, Василий Львович сказал:
— Что ж, ступай, Игнатий, и ищи другого. Надо выехать не позже пяти часов.
— Слушаю, ваша милость.
И уже в номере Анна Николаевна, встретив Пушкиных, закудахтала возбужденно:
— Слава Богу, что вы ему отказали, этому Макару. Он мне с первого взгляда не понравился. Смотрит, аки волк. У него смерть стоит за плечами.
— Фу, какие глупости, Аннушка. — Дядя поцеловал ее в щечку. — Просто нам не надобно в этакие скачки пускаться. Я обязан довезти вас и Сашку без лишних приключений. Здравый смысл диктует, а не бабьи твои фантазии.
Та надула губки:
— Можете считать, как желаете, только это не фантазии, а правда. Объяснить не могу, но чую. Ведь у нас недаром фамилия Ворожейкины, от "ворожбы".
— Хорошо, хорошо, — улыбался Василий Львович, — я согласен: ты не ворожея, но чуть-чуть ворожейка!
Пообедали провизией, доставленной из трактира, между тем Игнатий привел другого возчика, молодого парня — рыжего, в веснушках, на которого Анна Николаевна сразу согласилась, говоря, что этот их не подведет. Настроение было легкое, быстро погрузились и отчалили в половине пятого, а к восьми вечера оказались уже на постоялом дворе села Ям-Чудово.
Разместились, заночевали и наутро только хотели ехать дальше, как Игнатий принес невероятную весть, сообщенную ему новым кучером: прошлой ночью на тракте Чудово — Тосна сверзилась с моста и разбилась насмерть карета, все погибли, а на козлах ее сидел тот самый Макар. Наши путники в страхе перекрестились. Побледневшая Анна Николаевна тем не менее с гордостью заметила:
— Вот вам и "бабьи фантазии", Василий Львович.
Дядя, продолжая креститься, пробормотал:
— Провидение нас спасло. Слава те, Господи!
А племянник невесело пошутил:
— Чудом нас спасло Чудово!
По дороге остановились только в ямской слободе Тосна, где перекусили, отдохнули часок и уже к полудню проскочили Софию — станцию почтовую, где обычно меняли лошадей те, кто ехал в почтовой карете. Глядь — уже Петербург замаячил своими предместьями! Добрались с Божьей помощью.
Небольшая гостиничка "Бордо" находилась на набережной Мойки. Дом принадлежал портновскому мастеру Мейеру, а сдававшиеся нумера оказались в четырехэтажном корпусе, выходящем окнами на реку. Комнаты им снял заранее их московский сосед Иван Дмитриев (он периодически возвращался на государеву службу, в этот раз император назначил его, ни много ни мало, министром юстиции, и поэтому стихотворец жил не в Москве, а в Петербурге), и
Комната Сашки была очень неплоха: потолок высокий, по краям в лепнине, на полу паркет и ковер, стол, кровать, подоконник широкий — можно сесть с ногами, за окном замечательный вид на купол Исаакиевского собора. "Боже мой, — восхищался отрок, стоя у окна, — я в Петербурге! На пороге чего-то важного в жизни, может, самого главного. Предо мною открыты все дороги. Надо выбрать верную. Помоги мне, Господи!" — и расцеловал свой нательный крестик.
Не успел он улечься на кровать, чтобы отдохнуть, как явился Игнатий с просьбой заглянуть к дяде — дескать, Пушкины сегодня обедают у Дмитриевых. И Василий Львович, весь из себя уже по-питерски важный, чопорный, озабоченный, подтвердил: в половине четвертого у Ивана Ивановича и его родителей. Величаво сказал: "И веди себя подобающе, никакого баловства, никаких шуточек-прибауточек московских, это Петербург. От Иван Иваныча многое для тебя зависит: он приятель министра просвещения Разумовского и директора Лицея Малиновского. Если за тебя поручится — примут без препон. Ясно, дорогой?" — "Понимаю, конечно, дядя, чай, не маленький", — и помчался к себе в номер намываться, собираться, прихорашиваться.
Дмитриев был холост, своего дома не имел, и ему отвели в Министерстве юстиции пол-этажа казенных апартаментов. А поскольку располагалось Министерство в бывшем дворце Шувалова, фаворита давней императрицы Елизаветы Петровны, то жилье вышло более чем роскошное. У сановника гостили его родители, жившие обычно в деревне, у себя в имении на Волге, им обоим уже за 70, а министру юстиции и поэту — 50. Выше среднего роста, худощавый, подтянутый, выглядел он достаточно моложаво, часто шутил и улыбался. Встретил своих московских соседей очень по-доброму, впрочем, без объятий и поцелуев, руку Сашке пожал крепко: "Вот как вырос арапчик наш!" — усмехаясь. Пушкин-младший побоялся повторить свою давешнюю рифму про "рябчика".
За столом распоряжалась маменька хозяина — добрая старушка в кружевном чепчике и большими мешками под глазами. Папенька, тоже сухопарый, как сын, большей частью молчал и смешно причмокивал, когда ел, а в конце обеда и вовсе уснул. Говорили о семействе сестры Дмитриева, Катерине, замужем за морским офицером, о жаре, стоящей этим летом на Волге, следствие которой — выжженные поля и недород, о Наполеоне, о возможной будущей войне. Наконец, полакомившись десертом (грушами в сахарном сиропе), Пушкины и Иван Иванович перешли в гостиную.
— Как сестрица ваша, Анна Львовна? — вроде между прочим спросил министр о своей давнишней безответной любви. — Все такая же злючка или же с годами стала помягче?
— Да она и не злючка вовсе, — защитил свою родственницу Василий Львович. — Просто своенравна чуть-чуть и по молодости не хотела ни за кого замуж. А теперь уж куда? Так и осталась старой девой… Но вообще живет в свое удовольствие — и в Москве, и в деревне, любит племянников — деточек Сержа и мою Марго. Сашке вон дала на орехи десять рублей ассигнациями.