Искусство и наука
Шрифт:
117. Физическая чистота – действительная любовь радостного света и прекрасного цвета. Это один явный и вполне необходимый признак того, что мы имеем то, о чем мы думаем, о чем молим каждое утро. Это, как вы видите, выражено в борьбе Аполлона с Тифоном, вашего св. Георгия с драконом. Изображение этой борьбы отчеканено на каждой золотой монете, находящейся в вашем кармане, но думаете ли вы, что эти золотые монеты в данную минуту помогают св. Георгу в его борьбе? Некогда на ваших золотых монетах во времена Генрихов изображен был св. Михаил и дракон, а монеты назывались не соверенами, а «ангелами». Но много ли они совершили за последнее время ангельских дел в деле очищения земли?
118. «Очищения» в буквальном смысле, т. е. сделав ее менее засоренной и более чистой. Это первое священное искусство, которому должны научиться все люди. И в
Какой толк в красиво разрисованных окнах ваших церквей, если вне последних вы имеете одну из казней египетских?
119. Я возвращался обратно из Иффли в Оксфорд по дороге, которая некогда была лучшей из всех въездов в европейский университетский город. Теперь это пустыня мрачных и низких построек. Вы находите эффектным входить в церковь Иффли через парадную дверь, и вы строите дешевые гостиницы вдоль всего въезда к главному английскому университету словесности. Это, поистине, ваш блестящий переход и портик Полигнота [61] , ведущий к вашему храму Аполлона. А в центре этого храма, у самого основания собора Радклиффа, между двумя главными колледжами виднеется переулок Брасенос, по которому я с полчаса тому назад шел от моего колледжа сюда и который находится в положении столь же отвратительном, как и задние улицы Ист-Энда в Лондоне.
61
Полигнот – древнегреческий художник середины V века до н. э., занимавшийся живописью и скульптурой.
120. Это, по моему мнению, признаки все распространяющегося либерализма и все увеличивающихся выгод современного образования.
Господа, недавно один из выдающихся членов вашего правительства высказал ту мысль, что задача университета заключается только в наблюдении, и он может действительно наблюдать всю чернь Англии (в самой грязной обстановке), находясь в куче навоза, но он не может учить благородных англичан, находясь в куче навоза, не может учить даже английский народ. Скольких из этого народа он должен учить, – это вопрос. Мы в наши дни думаем, что наша философия должна просвещать каждого человека, грядущего в мир, и просвещать всех людей одинаково. Отлично, если вы действительно откажетесь на этом острове от всякой другой торговли и, как в бэконовской Новой Атлантиде, станете только покупать и продавать для приобретения первого творения Божьего, которым был свет, то в обладании им может действительно для всех быть равенство выгоды. Но до тех пор, – а мы еще очень далеки от такого времени – свет не может быть одинаково доступен всем. Мало того, мы можем даже задать себе вопрос: этот свет вместо того, чтоб равномерно или одинаково распределяться между всеми, не отнимается ли одинаково у всех нас: из целей, преследуемых нашей политикой и даже из плана нашего воспитания, не упраздняются ли идеи о чистоте и справедливости – о чистоте, которая должна освятить наш мир, и о справедливости, которая должна освятить нашу борьбу.
Жажда уединения, размышления, воздержания и исправления и пользования ими – разве не становятся чужды нам среди сумятицы мирских интересов и безустанных треволнений пустых надежд и еще более пустых опасений? Какого света, какого здоровья, какого мира или какой безопасности являетесь вы, юноши Англии, искать здесь теперь? В каком смысле и с какой искренностью применяете вы к себе древнюю надпись на ваших школах: Dominus illuminatio mea, et salus mea quem timebo? [62]
62
Господь
121. Припомните, что древняя идея, послужившая основой этого университета, – не идея какого-нибудь одного основателя, и даже не совокупности вывода из мудрости многих, а как безмолвное чувство, соединявшее и завершавшее дело и надежду всех, – состояла в том, чтоб Англия собрала из числа своих детей известное количество наиболее чистых и лучших с тем, чтоб помочь им, когда они войдут в силу мужества, стать ее наставниками и образцами в деле религии, ее правозаветниками и исполнителями справедливости в деле суда, и ее руководителями в деле борьбы. Воспитанные, может быть, родителями или в безумной бедности, или в традициях и дисциплине наиболее знаменитых семей, – но, во всяком случае, от самого детства выделявшиеся для славного призвания, – они являлись сюда, чтоб воспламениться теми огнями, которые должны загореться на холмах Англии, и, воспламенившись, засиять дивным светом набожности, справедливости и храбрости. Какое извращение ни омрачало, какая суета мира сего ни заглушала, какой грех ни осквернял их усилия, тем не менее идея о таком значении университета оставалась непоколебимой и выполнялась с такой непреклонной верностью, что вы, теперь живущие, обязаны людям, страсти которых умерялись и сердца закалялись в тишине этих священных мест, – обязаны, говорю, за всю ту надежду, которая осталась вам на небе, и за всю ту безопасность и честь, которым вы можете ввериться и которые вы можете защищать здесь на земле.
Их дети лишились, – некоторые по своей вине, многие по своему безумию, – унаследованного ими руководительства; и каждому человеку в Англии предстоит теперь самому уяснять себе и делать то, что справедливо в его собственных глазах. Поэтому нам тем более нужно прежде всего изучить значение глаз и то, каким зрением они должны обладать; изучить зрение, дарованное только чистоте душевной, но которым во всей полноте обладают даже смертные очи; и хотя после оболочки черви могут источить и их материальный остов, тем не менее блаженны чистые сердцем, так как они еще и во плоти узрят свет небесный и познают волю Бога.
Лекция VII
Отношение искусства к наукам о неорганической форме
29 февраля 1872 года
122. В предыдущей лекции, направив ваше внимание на специальное значение некоторых выставленных мною принципов, я не хотел утруждать вас дальнейшими общими заключениями. Но необходимо повторить сущность того, что я старался пояснить вам относительно органов зрения, а именно, что соответственно физическому совершенству или ясности их находится и степень, в какой они восходят от восприятия добычи до восприятия красоты и духовных свойств. Несовершенный и животный орган зрения может быть оживлен злобой, дик от голода или сосредоточен на разнообразных высматриваниях, микроскопическим преувеличением содействуя искусству насекомых и представляя все их окружающее во множественном и постоянно чудовищном виде; но благородный человеческий взор, чуждый высматриванию добычи, презирая мелочность и не отражая злобы, становится ясным в благородстве, гордым в почтительности и радостным в любви. И наконец, физическое великолепие света и цвета является отнюдь не восприятием механической силы механическим орудием, а вполне духовным явлением, абсолютно соответствующим чистоте нравственной природы и силы ее природных и мудрых влечений.
123. Таков итог того, что я желал показать вам в моей последней лекции; и заметьте, что я отнюдь не позволяю себе смущать вас тем, что для меня еще остается нерешенным в этих вопросах. Только то, что я знаю и что каждый из вас может подтвердить опытом, я, насколько могу, и высказываю, и иллюстрирую в данную минуту. Опыты в искусстве производить нелегко, и на это требуются годы; они могут вначале не удаваться вам, как часто не удаются химические анализы; но во всех вопросах, на которые я здесь буду особенно обращать ваше внимание, я ручаюсь за конечные результаты.
Высказав вам, таким образом, всю сущность относительно методов зрения, мне остается затем уверить вас в том, что эта способность зрения, дисциплинированная и чистая, является единственной способностью, которую художник-живописец должен применять при своих исследованиях природы. Его задача – показать, каков внешний вид последней; его обязанность знать это. Он совсем не обязан знать больше этого о причинах явлений и о сущности того, чем они вызываются, хотя иногда это может послужить к его удобству и всегда к его погибели.