Искусство и наука
Шрифт:
164. У меня нет в настоящее время ни времени, ни желания входить в рассмотрение различных влияний на нравственность наций более или менее свободного выставления напоказ обнаженных форм. Без сомнения, если обнажать что-нибудь, то нужно обнажать безбоязненно, и постоянно видеть это; но я не хочу здесь обсуждать этого вопроса, как не хочу и задерживать вас приведением примеров для уяснения имеющихся у меня доводов. Поверьте мне, что у меня их много и что я могу утверждать, как положительное и неизменное правило, что насколько голое тело в обычной жизни нации может показываться без оскорбления скромности и насколько на него можно смотреть с уважением и восторгом, настолько же, но никак не больше, его и должно воспроизводить национальное искусство как в живописи,
165. Это, несомненно, извратит вкус в том существенном пункте, что приличные классы общества придут к убеждению, что живое существо и его одежда изъяты из высших законов вкуса, и что если мужчина и женщина из мрамора действительно должны быть видимы одетыми или неодетыми с достоинством, то они могут быть одеты или неодеты, если и не совсем бесстыдно, то, во всяком случае, менее прилично, в бальной зале или на улице. Но закон всякого живого искусства заключается в том, что живые мужчина и женщина должны быть прекраснее, чем их портреты, а их портреты так же благопристойны, как и живые мужчина и женщина, и что действительные одежды, жесты и манеры должны быть изящнее, чем то подобие их, которое могут дать мрамор и краски.
166. Таким образом, идея об одной одежде в искусстве и о другой в действительности, причем одежда в искусстве признается идеальной, извращает вкус в ней, а изучение редко видимой наготы извращает настолько же вкус и в искусстве.
Из всех известных мне произведений искусства, художественных по исполнению и не преступных по замыслу, без сомнения, самыми вульгарными и наиболее отвратительными, в самом формальном значении этого слова, являются бытовые этюды, считающиеся лучшими в нашу эпоху, – этюды Мюльреди, выставленные как образцы в Кенсингтонском музее.
167. Я не хочу в настоящее время исследовать, насколько изучение редко видимой наготы ведет к извращению нравственности, но я прошу вас заметить, что даже среди народа, где оно происходило наиболее свободно и просто, изучение это вело, несомненно, более к злу, чем к тому добру, которое ему приписывают. Едва ли нравственная сила Греции зависела от ее поклонения красоте и телесной силе. Она зависела от занятия военными упражнениями, обусловливавшими строгую и постоянную аскетическую дисциплину чувств; от совершенного кодекса военного героизма и патриотической чести; от желания жить по законам доступной божественной справедливости и от живой веры в присутствие духовного начала. Простое поклонение физической красоте тела и искусства, старавшиеся выразить ее, не только сильно содействовали падению Греции, но и были причиной ошибок и преступлений в ее лучшее время, что должны навсегда омрачить наши наиболее радостные понятия о ней и сделать ее пример почти бесполезным для будущего.
168. Я назвал четыре причины ее могущества: дисциплину чувств, романтический идеал героической чести, уважение к справедливости и веру в Бога. Но была еще и пятая причина – самая ценная из всех – вера в чистоту и силу жизни в человеке, и это истинное уважение семейной привязанности, самым поразительным образом составляя всегда главную силу любой нации, живущей под солнцем, было, однако, упущено из виду в качестве главного элемента доблести грека, хотя сама Илиада есть не что иное, как история возмездия за похищение Елены, и хотя каждый греческий герой называет себя большею частью родительским именем отца – Тидидом охотнее, чем Диомедом; Пелеевым сыном охотнее, чем Ахиллесом.
Среди новейших знаний, домогаться которых вас соблазняют современные сирены, самое низкое и самое мрачное есть старание найти основу жизни вне любви. Простите, что я коснусь сегодня теологии; эта наука стоит гораздо ближе к вашему искусству, чем анатомия.
169. Все те из вас, которые внимательно читали Евангелие, наверное, иногда задавали себе вопрос, что могут значить следующие слова: «Если кто скажет слово на Сына Человеческого, простится ему; если же кто скажет
74
Матфей, 12:31.
Слова эти могут иметь много значений, которых я не знаю; но одно значение я знаю положительно и говорю вам об этом так же правдиво и искренно, как если бы говорил о том, что понимаю значение стиха Гомера.
Те из вас, которые еще ходят в часовню, каждый день читают Символ веры, и, полагаю, с каждым днем все менее и менее веруют в него. Но вы можете перестать верить в два его члена, и это – если признать истинность христианства – все-таки простится вам. Но я могу смело сказать вам, что вы не должны терять веру в третий!
Прежде всего вы говорите, что верите во Всемогущего Отца. Хорошо, вы можете совсем утратить смысл того, что Он вам Отец – и все-таки будете прощены.
Затем вы говорите, что верите в Спасителя Сына. Вы можете окончательно утратить смысл этого богосыновства и все-таки это простится вам.
Но усомнитесь, если дерзаете, в третьем члене!
«Я верую в Духа Святого, Господа Животворящего» [75] .
Усомнитесь в этом, и ваше собственное существование снизойдет до состояния праха, гонимого ветром, и элементы разложения проникнут в ваше сердце и душу.
75
Молитва «Символ веры».
Вся природа единым голосом и единодушно учит вас благоговеть перед жизнью, дарованной вам духовным Отцом. Пение и оперение птиц, аромат цветов, самое их существование находятся в связи с тайной этой дарованной жизни. И вся сила, и все искусства людей измеряются их почтением к страсти, и их попечением о чистоте любви, в которой заключается и основа их.
170. Джентльмены, – это эпитет, которым я называю в настоящее время вас и который налагает на вас обязанность домогаться в течение всей вашей жизни, чтобы и все люди по справедливости могли употреблять его, обращаясь к вам, – этот эпитет «джентль» (благородный), как вам известно, выражает глубокое уважение к расе и званию отца – за родовые достоинства и чистоту – уважение, бывшее очевидной силой Рима, когда он обладал ею, и более скрытой силой Греции. Но хорошо ли вы заметили то, что ваше саксонское слово, kindness – доброта имеет такое же отношение к kin, как gentle к gentilis?
Подумайте об этом хоть немного, и вы поймете, что, несмотря на все их обещания, ни химия, ни анатомия, ни республиканизм не в силах создать по-своему ни скотов, ни джентльменов. Порою кажется в самом деле, будто они дошли до двух Моисеевых казней и могут сфабриковать лягушек во рвах и вшей на суше, но претензии их величайших хвастунов не идут дальше этой жалкой победы.
171. Позвольте мне, друзья мои, серьезно посоветовать вам отказаться от надежды свести принцип жизни к мертвой материи, и постарайтесь направить все ваши усилия на сохранение жизни чистой и святой в живых телах, полученных вами; кроме того, не ищите ни национальной забавы в истреблении животных, ни национальной безопасности в истреблении людей; но стремитесь находить всю вашу радость в доброте, всю вашу мощь в семейной верности и в законе праотеческой чести. Может быть, теперь вы уже не найдете странным, что при начале вашего изучения естественной истории я намерен преподавать вам не анатомию, а геральдику. Но дело в том, что, научившись понимать щиты, припомнив рассказы о великих английских родах и найдя, что все искусства, прославившие их, были вдохновлены ими же, вы, несомненно, узнаете, что величайшая тайна национальной силы заключается в честной жизни, а величайшие тайны человеческого искусства – в благородстве и правдивости.