Искусство и наука, Рескин Джон

Искусство и наука

на обложку

Рескин Джон

Шрифт:

13. Теперь возьмем пример из той области искусства, которую вы, может быть, считаете более низким, чем гребля, хотя оно в действительности гораздо выше его, – я разумею искусство танцевать. Я выше (§ 11) сказал вам, как можно определить степень искусства по его способности к извращению, к порче, что служит также и мерилом нежности органических веществ. Moria [16] или безумие гребли только потешно, но moria или безумие танца хуже, чем потешно, и, судя по этому, вы можете заключить, что его sophia, или мудрость, будет гораздо прекраснее мудрости в гребле. Предположите, например, менуэт, танцуемый двумя влюбленными, получившими высшее образование, отличающимися благородством характера и сильно влюбленными друг в друга. Вы увидели бы тут образец искусства наиболее возвышенно-лаконического, под управлением

мудрости, руководящей наиболее сильными страстями, и наиболее изысканного чувства красоты, возможной для человечества.

Глупость, дурашливость (др. – греч.).

14. Как образец противоположного в области того же искусства, я не могу привести вам ничего более яркого, чем то, что я видел года два тому назад в «Театре Гейити» [17] и что можно, пожалуй, увидеть теперь в любом лондонском театре.

Сцена, на которой происходил этот танец, изображала ад, и на заднем плане нарисованы были огненные языки. Танцующие изображали демонов с красной фольгой вместо глаз, метающих огонь; тот же красный огонь как будто выходил у них из ушей. Они начали свой танец на сцене с того, что стали ходить по приспособленной опускной двери, которая отбрасывала их на десять футов в воздух, а все исполнение состояло в выражении всевозможных дурных страстей самым неистовым образом.

Театр в районе Вест-Энд в Лондоне, оказавший большое влияние на развитие музыкальной комедии.

15. Вы, надеюсь, без затруднения поймете, в каком смысле слова sophia и moria [18] правильно должны быть употребляемы по отношению к двум различным методам одного и того же искусства. Но те из вас, которые привыкли к точному мышлению, сразу заметят, что я ввел новый элемент при рассматривании образца высшего искусства. Безумие гребца состояло просто в том, что он неспособен был грести; но безумие пляшущего состоит не в неумении танцевать, а в умении хорошо танцевать с дурной целью; и чем лучше он танцует, тем отвратительнее получаемые результаты.

Далее я буду писать латинскими буквами. – Прим. автора.

И теперь я опасаюсь, что надоем вам, прося вас обратить внимание на то, что вы вначале можете счесть за праздную тонкость или мелочь анализа, но тонкость здесь существенна, и я надеюсь, что в течение моих лекций я не буду более надоедать вам.

16. Простое отрицание власти или силы искусства – его нулевая точка – в гребле только смешна. Оно не менее потешно, конечно, и в танцах. Но что вы разумеете под словом «потешно»? Вы разумеете нечто до такой степени презрительное, что оно вызывает смех. Презрение в обоих случаях, однако, слабо в обыкновенном обществе, потому что хотя человек может и не уметь ни грести, ни танцевать, но он может уметь многое другое. Предположите теперь, что он живет там, где не может научиться многому другому: на бурливом морском берегу, где нет никаких картин, в бедной стране, где отсутствуют все тонкие искусства, сопряженные с благосостоянием, и в простом, первобытном обществе, куда не проникла еще утонченность литературы, но где умение хорошо грести необходимо для поддержания существования, а умение хорошо танцевать является одним из наиболее жизненных домашних удовольствий. В таком случае вы сказали бы, что его неумение грести или танцевать более чем потешно; что это признак человека, никуда не годного, заслуживающего не только презрения, но и негодования.

Теперь припомните, что безразличная точка или инерция искусства всегда обусловливает этого рода преступление или по крайней мере всегда заслуживает сожаление. Нравственной вины в отсутствии искусства может и не быть, если человеку не представляется возможности обучаться искусству; но отсутствие возможности обучаться таким искусствам, которые при данных обстоятельствах необходимы в обычной жизни, хотя и может не быть поставлено в вину отдельной личности, но для целой нации не допускает никакого оправдания. Национальное невежество в приличном, скромном искусстве всегда преступно, за исключением самых ранних стадий общественного развития, да и тогда оно грубо.

17. В этих пределах известного рода moria, или безумие, преступное или нет, всегда выражается отсутствием художественной силы; а истинное или безусловно преступное безумие проявляется в применении нашей художественной силы в дурном направлении. И здесь нам необходима та тонкость различия, которая, я опасаюсь, покажется вам оскорбительной. Заметьте прежде всего, что

обладание какой бы то ни было силой искусства предполагает известного рода мудрость. Те люди, танцевавшие подобно дьяволу, о которых я выше говорил, добывали свой хлеб тяжелым и честным трудом. Ловкость, приобретенная ими, могла быть достигнута только путем немалого терпения и решительной самоотверженности; и та сила, благодаря которой они способны были так верно выражать различные состояния злых страстей, указывала на то, что они воспитаны были в обществе, умевшем до известной степени отличать зло от добра и которое поэтому было отчасти не чуждо добру. Далее, если б вы стали присматриваться к жизни этих людей, то нет ничего невероятного в том, что вы нашли бы, что этот дьявольский танец был изобретен таким человеком из числа их, который обладал сильным воображением, и что они танцевали его совсем не из предпочтения зла, а чтоб удовлетворять запросу публики, удивление которой можно вызвать только резкими жестами и порочными чувствами.

18. Поэтому заметьте, что во всех случаях, когда есть возможность научиться искусству, существование его указывает на sophia, а отсутствие на moria. Этот великий факт я старался объяснить вам два года тому назад в моей третьей вступительной лекции. В настоящем курсе мне предстоит показать вам влияние конечной высшей мудрости, направляющей ловкость искусства к наилучшим целям, и низшей moria, совращающей к наихудшим. И для этого мне прежде всего необходимо пояснить вам следующие два основных пункта. Первый, что задача университетского преподавания заключается в том, чтоб сформировать ваши взгляды, а не в практическом ознакомлении с искусствами или науками. Оно должно дать вам понятие о том, какова задача, например, работы кузнеца, а не сделать вас кузнецами; дать понятие о задаче медицины, а не сделать вас медиками. Надлежащая академия для кузнецов – это кузница; надлежащая академия для медиков – больница. Здесь вас отвлекают от кузницы и больницы, от всякой специальной или ограниченной области труда и мысли в universitas [19] труда и мысли, чтоб предоставить вам возможность в мире и досуге, т. е. при полном спокойствии бескорыстной работы мысли, правильно понять законы природы и назначения человека.

Здесь: совокупность (лат.).

19. Затем, во-вторых, я должен объяснить вам, что над этими тремя великими областями: воображения, искусства и науки – царит добродетель, или способность, которая во все времена и всеми великими народами признавалась законным правителем и руководителем любого метода труда или страсти души; признавалась наиболее славной наградой за труд или наилучшим венцом стремлений человека. «Она дороже драгоценных камней, и ничто из желаемого тобою не сравнится с нею. Крепко держись наставления мудрости; не оставляй, храни его, потому что оно – жизнь твоя» [20] .

Притчи Соломона, 3:15.

Разве эти и бесчисленные другие подобные им изречения, которые вы, вероятно, припомнили, в то время как я читал вам эти слова, не кажутся вам странными, если верно утверждение Аристотеля относительно мудрости, что она никогда не имеет в виду того, что может сделать людей счастливыми – ? µ?? ??? ????? ????? ?????? ?? ?? ????? ?????µ?? ????????? [21]

В следующей лекции я поэтому намереваюсь рассмотреть, что по преимуществу имеет в виду мудрость, что она выбирает из числа мыслей и знаний, доступных ей, и с какой целью она употребляет все науки, обладаемые ею.

Аристотель «Никомахова этика».

Теперь же я заранее в немногих словах скажу вам, что в результате нашего исследования мы увидим, что она вопреки утверждению, что ей будто бы чужды источники счастья, в действительности только и заботится о них; определяет всякого рода полезность только тем блаженством, которое она дарует, и что даже позволительно считать ее источником радости Бога: «Я была радостью Его всякий день, веселясь перед лицом Его во все время» [22] , так что нам повелено признавать ее как бы царицей этого мира людей, «веселясь на земном кругу Его, и радость моя была с сынами человеческими» [23] .

Притчи, 8:30.

Притчи, 8:31.