Искусство и жизнь
Шрифт:
Как художник я не могу не думать, насколько существенны внешние перемены, которые сопровождают господство жалкой анархии тортовой войны. Подумайте о распространяющейся язве Лондона, которая вбирает в себя поля, леса и степи, не щадя ничего и оставляя одну безнадежность, издеваясь над нашими слабыми попытками справиться даже с наименьшими из ее зол, с закопченным небом и отравленными нечистотами реками. Черный ужас, безответственность и запущенность наших фабричных районов, столь оскорбительные для непривычных к ним чувств, являются для человечества зловещими предзнаменованиями будущего, если хоть кто-нибудь сможет жить среди них, сохраняя известную бодрость духа. Но мало того, эта язва вторгается в лоно природы, наступая на прочные серые домики кирпича, крытые шифером, которые все еще разбросаны кругом, — на эти подлинные символы бодрой и красивой простоты тех иоменов, чья гибель еще в самом начале торговой войны столь трогательно была оплакана возвышенным Мором и доблестным Латимером{10}. Короче говоря, повсюду переход от старого к новому несомненно влечет за собой ухудшение внешнего облика нашей страны.
Такова
Я буду говорить обо всем этом вполне откровенно, хотя в заключение должен буду выразиться весьма резко, ибо хочу сказать то, что думаю. Единственное, что нужно делать, — это повсюду внушать людям мысль о возможности поднять уровень жизни. Если вы подумаете об этом, то вам станет ясно, что это означает возбуждение всеобщего недовольства. И чтобы это проиллюстрировать, я должен возвратиться к моему требованию относительно искусства и труда и привести вам его третью часть. Вот это требование. Справедливо и необходимо, чтобы у всех людей была работа, которую, во-первых, стоило бы делать, во-вторых, приятно было бы делать, и, в-третьих, чтобы выполняли ее в таких условиях, в которых она не была бы ни чрезмерно утомительной, ни чрезмерно беспокойной.
Первую и вторую части этого требования, весьма близкие между собой, я уже пытался разобрать. Они как бы составляют душу требования, касающегося собственно труда, третья же часть — это тело моего требования, без которого душа существовать не может. Я расширю содержание этой третьей части таким образом, что это как бы перенесет нас через пройденную уже нами землю: никто из желающих работать никогда не должен опасаться недостатка в таких занятиях, которые могли бы удовлетворить все потребности его ума и тела. Все потребности, — что это значит для достойного гражданина? — Прежде всего почетный и подходящий труд, который включает также и возможность развивать посредством обучения способности, необходимые для его выполнения. Равным образом, поскольку работа должна быть достойна того, чтобы ее выполнять и ее было бы приятно делать, то в конечном счете для этой цели окажется необходимым гарантировать труженику, что его не заставляют делать бесполезную работу или же работу, которая не доставляет ему наслаждения.
Второе необходимое условие — это благопристойное окружение: 1) хорошее жилище; 2) достаточный простор; 3) гармония и красота. Иными словами, 1) наши дома должны быть добротно построенными, чистыми и здоровыми; 2) в наших городах должно быть обширное пространство для садов, и города не должны поглощать поля и уничтожать особенности нашей страны. Мало того, я даже требую, чтобы в самих городах оставались пустыри и невозделанные места, иначе исчезнет романтика и поэзия, то есть искусство; 3) требование гармонии и красоты подразумевает, что наши дома нужно строить не только красиво и добротно, но и соответственно украшать, что поля должны не только обрабатываться, но после обработки не уступать в красоте садам. Никому, например, не следует разрешать просто из корыстных соображений срубать деревья, исчезновение которых испортило бы пейзаж, и, наконец, ни под каким предлогом не следует разрешать людям наполнять воздух копотью, загрязнять нечистотами реки или приводить в негодность землю разорительной бесхозяйственностью или же нагромождением вонючих отбросов.
Третье необходимое условие — это досуг. Однако, употребляя это слово, я имею в виду, во-первых, что все люди должны работать определенную часть дня, а во-вторых, что они имеют безусловное право, работая, требовать отдыха. Досуг, который они имеют право требовать, должен быть достаточно длительным и давать полный отдых уму и телу. У человека должно быть время, чтобы серьезно поразмыслить, пофантазировать или даже просто помечтать, — в противном случае человеческий род обречен на вырождение. Даже при почетной и соответствующей способностям работе, о которой я говорил и которая, словно небо от земли, отличается от насильственного труда капиталистической системы, от человека нельзя требовать больше его справедливой доли, — в противном случае люди будут развиваться неравномерно и в обществе по-прежнему не переведется гниль.
Итак, я назвал вам условия, при которых может совершаться работа достойная и не обрекающая труженика на деградацию. Ни при каких других условиях такая работа не может выполняться.
Я полагаю, никто из присутствующих не будет отрицать желательности осуществления этого требования. Но мне бы хотелось, чтобы все вы решили, что оно должно быть воплощено в жизнь непременно и что если мы не приложим для этого всех наших усилий, то останемся всего лишь составной частью того общества, которое основано на грабеже и несправедливости и обречено законами вселенной на гибель из-за своего стремления сохраниться навеки. Однако я хочу, чтобы вы поняли, что если, с одной стороны, осуществить это требование вообще возможно, то, с другой стороны, при нынешней системе плутократии, которая воспрепятствует любой нашей попытке воплотить его в жизнь, осуществить его невозможно. Первые шаги социальной революции должны положить начало перестройке искусства народа, то есть радости жизни. Говоря снова со всей резкостью, опрошу — разве вы не знаете, что большинство людей в цивилизованных странах живет в грязи, невежестве, жестокости или же в лучшем случае — в тревоге о том, на что они будут существовать в следующую неделю? И разве мы не знаем, что они бедны? Подумав, мы приходим к выводу, что это несправедливо. Вспомним старую историю о людях, которые разбогатели бесчестным путем, используя свою власть, и в страхе перед будущим стали щедро тратить свое неправедно нажитое богатство на благотворительность. Не эти люди достойны похвал, а мораль этих старых басен, что дьявол в конце концов овладевает их душами. Да, это — старая басня, но я говорю «De te fabula» («О тебе басня»){11}. Вы — этот персонаж басни. На мой взгляд, мы, люди из богатых и состоятельных классов, ежедневно поступаем точно так же: бессознательно, а быть может, и полусознательно мы накапливаем богатство, наживаясь на жесткой нужде наших братьев, а затем крупицы его даем тем, кто так или иначе громче всех взывает к состраданию. Наши законы о бедных, наши больницы, наша благотворительность, организованная и неорганизованная, — это всего-навсего кость, брошенная волку. Это взятка в ответ на неотступно преследующую нас угрозу.
Придет ли такое время, когда честные и проницательные люди почувствуют тошноту от всей этой хаотической расточительности, при которой грабят Петра, дабы заплатить Павлу, что является самой сутью коммерческой войны! Когда же мы сплотимся, чтобы заменить систему, на знамени которой написано: «Горе отстающему!», такой системой, девизом которой безо всяких оговорок будет: «Один за всех и все за одного»? Кто знает, может быть, это время совсем близко, и мы, ныне живущие, увидим начало конца, когда будут уничтожены роскошь и нищета, когда высшие, средние и низшие классы сольются воедино и, удовлетворенные, заживут простой и счастливой жизнью. Долго бы пришлось описывать будущее, способствовать осуществлению которого я призываю вас. Ликвидация рабства — самый краткий путь к нему. Вас может соблазнить мысль, что эта цель не заслуживает наших стараний, или посчитать, что она очень далека от нас и едва ли можно сделать хоть что-нибудь серьезное, чтобы приблизиться к ней в наше время, а потому можно все так же сидеть сложа руки и ничего не делать. Позвольте вам напомнить, что на памяти самых молодых из нас многие тысячи наших близких пожертвовали собой на полях сражений во имя того, чтобы привести к счастливому концу обыкновенную борьбу за ликвидацию рабства. Они были блаженны и счастливы, ибо им открылась возможность, а они ею воспользовались, сделав все, что было в их силах, и мир вследствие этого наполнился новым богатствам. И если такая возможность представится нам, отвернемся ли мы от нее и будем ли сидеть расслабленные, в сомнениях, страдая душевной немощью? Наступили дни битвы — и разве может кто сомневаться в этом, когда вокруг слышатся звуки, громче или тише возвещающие о неудовлетворенности, и надеждах, и страхе, слышится голос пробуждающегося мужества и крепнущей совести? Повторяю, наступили дни битвы, когда для честного человека невозможен покой внешнего существования и когда легче обрести душевный мир и спокойную совесть, основанную на прочных убеждениях, ибо для нашей деятельности открывается широкий простор.
Станете ли вы утверждать, что в нашей спокойной стране, в конституционно управляемой Англии, нам не представляется возможности действовать? Если бы мы жили в Германии или Австрии, где у людей рот заткнут кляпом, или в России, где за одно-два слова вас отправят в Сибирь{12} или в тюрьму Петропавловской крепости. Увы, друзья мои! Как же плохо мы чтим мучеников свободы, отказываясь принять горящий факел из рук умирающих! Рассказывают, будто Гёте, услышав, что кто-то собирается в Америку, дабы начать жизнь сызнова, воскликнул: «Америка здесь или нигде!» Так говорю и я: «Россия здесь или нигде!» Мысль, что в Англии правящие классы не боятся свободы слова и поэтому нет нужды в свободном выражении своих мыслей, кажется мне странным парадоксом. Давайте же, наоборот, прорвемся сквозь брешь, которую прорубили для нас доблестные мужи: пятясь назад, мы лишаем смысла их поиски, их страдания, их смерть. Поверьте мне, нам откроется либо все, либо мы не добьемся ничего. Но, быть может, мне скажут, что русский мужик находится в худшем положении, чем наш изнывающий в поту портной-поденщик? Не будем обманывать себя — здесь, как и в России, также существует класс жертв. Меньше ли их у нас? Возможно, но в таком случае, предоставленные самим себе, они более беспомощны и более нуждаются в нашей помощи.